Путь, о котором можно поведать, -

То не Предвечный Путь;

Имя, которое можно восславить, -

То не Предвечное Имя.

Что было без Имени -

Стало началом Небес и Земли,

Обретшее Имя -

Сделалось матерью всех вещей.

Вечно бесстрастный

Зрит недоступное,

Кто же вечно во власти страстей -

Зрит лишь предельное.

То и другое имеет один исток,

Но их различает Имя;

Мы же равно наречем их "тайной".

Тайна из тайн -

Вот врата ко всему недоступному!

Комментарий И.С. Лисевича

Этим стихом открывается главная, "эзотерическая", часть книги. Здесь начинается разговор, доступный лишь посвященным, рассказ о величайших тайнах мироздания, адресовавшийся далеко не каждому. Тот Путь, о котором идет речь, - не дорога в обычном понимании, хотя он, за неимением лучшего, обозначается все тем же иероглифом - извилистой линией пути и головой вола, бредущего по дороге. Это путь незримый, необозначенный, подобный полету птицы в небе, о нем нельзя рассказать словами, потому что человеческие понятия, имея предел, не в силах вместить беспредельное.

Прочитав всю "Книгу...", мы поймем, что Лао-цзы говорит здесь о великом Пути Вселенной, об изначальном истоке Мироздания и одновременно о "черной", "пустой", недоступной глазу и разуму программе его развертки в пространстве и времени. Этот Путь - предначертание, и в то же самое время - механизм, движущий Вселенную, ее "пружина". В конечном счете все сущее идет от него и из него. Он один стабилен и постоянен в этом вечно изменяющемся брен­ном мире, подобно недвижимой оси бешено вра­щающегося колеса. Впрочем, любые аналогии способны схватить лишь какую-то одну грань его качеств — и другая метафора уподобит его по­току, ибо с возникновением Бытия Дао тоже ста­новится как бы "вещью", оно "чуть брезжит", протекая через мириады вещей, существ и яв­лений, оно омывает весь мир в его "великом пределе", и сущее то всплывает из его бездон­ных глубин, призванное к жизни, то тонет в чер­ной бездне Дао, ожидая нового возникновения. Дао словно гигантское информационное поле, внутри которого заложено все то, что уже свер­шилось и что еще свершится, "субстанциональ­ное поле континуального сознания", по выра­жению В. В. Налимова, бескрайний океан мыс­ли, тотчас материализующейся в нашем мире, перед которым меркнет любой "Солярис". Впро­чем, достаточно - нам предстоит прочесть о Дао еще целую книгу.

Вслед за Вечным Путем названо Вечное Имя - его имя, судя по всему. Рождая Небо и Землю, т. е. переходя из изначального состояния небытия и Хао­са в состояние Космоса и существуя уже в "вели­ком пределе", Дао обретает Имя, которое отны­не неуничтожимо. Имя - это очень важно, это "энергия сущности", по определению А. Лосева, это Слово, вибрация вышних сфер, влияющая и на формы, и на их исток. Зная имя, человек полу­чает власть даже над областью сверхъестествен­ного, имена богов запретны или открыты немно­гим, "Да святится Имя Твое", - обращается к Богу верующий христианин.

Надо сказать, что начало "Книги Пути" чем-то напоминает начало библейской "Книги Бы­тия". Там "вначале было слово", точнее - Ло­гос, здесь - Дао, и при переводе Библии на китайский язык второе понятие ставилось вмес­то первого, - переводчики-миссионеры явствен­но ощущали их родство. А за Дао и Именем следует сжатая до предела четырех строк кар­тина сотворения мира: сначала Земли и Небес, а после - всего сущего. Кстати, если у Лао-цзы духовное поле Дао названо "Матерью всех ве­щей", "прародительницей тайны", то и в ориги­нальном тексте "Книги Бытия" к Духу, что носил­ся над водами, приложены глаголы в женском роде, - в обоих случаях авторы хотели подчер­кнуть порождающее, животворящее, воспроизводящее начало.

Впрочем, этим сходство, по-видимому, и ог­раничивается. Пафос первого стиха Лао-цзы - не в описании сотворения мира, а, как и в даль­нейшем, в описании путей постижения Дао, хотя слово "постижение" не совсем подходит. Дао нельзя выразить словом и постичь разумом, оно познается на ином, сверхчувственном уровне. Че­ловек погружается в него духом своим, он как бы растворяется в его просторах, становясь тем самым равновеликим миру, и отныне уже ни одна из тайн бытия и небытия от него не сокрыта. Итак, Чувствилище Дао - не наш слабый, бессильный разум, но сердце человеческое. Оно то зеркало духа, которое на глади своих бездонных вод спо­собно отразить все мыслимое. Однако человека обуревают страсти, они будоражат гладь зерка­ла, и та отражает лишь самое грубое, самое поверхностное и зримое. Конечно, все в конечном итоге рождено Дао и является его манифес­тацией, но уровень приближения, степень опос­редования различны. Рабу страстей и желаний, охваченному жаждой обладания, доступен только близкий мир форм - наш материальный мир. Тому же, кто сумел смирить в себе боренье страстей, отказался от желания самоутвердиться в деяниях или словах, доступно самое запредельное.

Надо сказать, что отсутствие в древнекитай­ском языке каких-либо грамматических форман­тов (рода, лица, числа, времени и т.д.) и знаков препинания, включая точку, подчас очень затруд­няет понимание смысла. На фоне предельной афористичности стиха и нарочитой его затем­ненности от непосвященного это обстоятельство позволяет членить текст по-разному, соответствен­но получая различный смысл.

Наш перевод основан на традиционном по­нимании Лао-цзы, идущем от его первых коммен­таторов Хэшан-гуна, "Старца с берегов Желтой Реки", Ван Би и др. В пользу его говорит также вариант двух самых древних рукописей "Дао дэ цзина", найденных в захоронениях Мавандуя (II в. до н. э.). Однако в эпоху "неоконфуцианства" появилось, а ныне широко распространилось в Китае другое прочтение 4-й - 12-й строк. Оно делает стих более "философичным", направляет внимание от субъекта в сторону объективного мира. Если в традиционном прочтении иерогли­фы "есть" и "нет" (йоу, у) отнесены к последую­щим "желаниям" или "Имени", то большинство современных китайских филологов отделяет их от последующего текста запятой и толкует как тер­мины: "Бытие" и "Небытие". Соответственно дан­ное место читается так:

Небытие

Назовем началом Небес и Земли,

Бытие Назовем праматерью всех вещей.

Итак, в вечном Небытии

Стремись узреть потаенное,

В вечном Бытии

Старайся видеть предельное.

Оба они имеют один исток.

Но их различает имя...

и т. д. Подкупающая логичность этой трактовки была поколеблена только находкой древних ру­кописей, которые подтвердили достоверность древ­ней традиции, с одной стороны, и ненадежность привнесения логики иного времени в так называе­мые "боговдохновенные" тексты - с другой.

Концовка стиха требует особого терминоло­гического пояснения.

Человек, чей внутренний взор не замутнен борением страстей и желаний, чье сердце подоб­но ровному зеркалу вод, не колеблемому ветра­ми, отражает в себе все - от близкой пагоды до далекой звезды, - такой человек способен овла­деть самым недоступным, самым неуловимым (мяо). Для него нет преград - вплоть до возможности опуститься по лестнице времен к первоначалу мира, когда Предвечное Имя еще не прозвучало. Знание человека обычного, обуреваемого страс­тями, находящегося во власти желаний, более ог­раниченно, предельно. Лишь размытые очертания сокровенного проступают в замутненном зерка­ле его сердца, его знанию доступно лишь бытие, вызванное к жизни Именем вещи и явления фено­менального мира. Разумеется, и Бытие, и тем бо­лее Небытие есть тайна - но высшее знание да­ется лишь проникновением в Тайну из тайн!

То, что мы переводим здесь как "тайну", в оригинале обозначено словом "сюань", что трак­туется комментаторами и переводчиками, как "тем­ное", "тайное", "сокровенное", "мистическое". У Лао-цзы в стихе 10-м мы прочитаем о всепроникающем "мистическом взоре" (сюаньлань), а коммен­татор Гу Хуань (V в.) определяет "сюань" как "не­что глубочайше-отдаленное". Первоначальное же значение слова "сюань" — тот священный черный цвет, который образуется многократным погруже­нием материи в особый красный краситель; черно­та эта с неким отсветом, что уловит не каждый.

Черный цвет "сюань" есть изначальный цвет Неба, Космоса. Потому-то комментаторы, начи­ная со "Старца с берегов Желтой Реки", в один голос утверждают, что речь идет о небесном, т.е. космическом. "Тайна из тайн" - это значит, что "в Небе есть еще небо!» (а может быть: "Еще небе­са!") - утверждает Старец, а вслед за ним другие комментаторы. И лишь проникновение в запре­дельные сферы может дать человеку истинное зна­ние. Что же касается слов, то они не в состоянии адекватно передать внечувственный опыт - един­ственный способ приближения к сути вещей. А чтобы сразу дать почувствовать эту беспомощность слов, развенчать иллюзию понятийного познания, автор "Дао дэ цзина" начинает словесную игру уже в первых строках.

Открывая стих двумя ключевыми понятиями - Пути (Дао) и Имени (Мин), Лао-цзы не без тайно­го умысла употребляет оба слова сразу в гла­гольном значении и в значении существительного, так что каждое из понятий как бы определяется через себя самое. Многофункциональность слова в древнем языке в общем позволяет это сделать, хотя и Дао, и Мин в древних текстах употребляют­ся почти исключительно как понятия предметные. Путаницы такая полифоничность здесь не вызыва­ет: какой бы комментарий мы ни взяли, все сходят­ся на том, что Дао в глагольном его употреблении означает "говорить", а мин — "называть". Тем не менее некоторая размытость понятий все же ощу­щается; и переводчикам порой хочется как-то сбли­зить между собой глагольное и предметное значе­ния слова Дао в первой строке. "Есть пути, но Путь неначертаем" (т. е. его не проложить на карте или местности), - переводит Р. Блекни. "Путь, по кото­рому можно пройти, - это не Вечный Путь", - переводил в свое время и автор этих строк.

Итак, знание не в слове или понятии, оно ле­жит за пределами рационального, и человек мо­жет надеяться познать все сущее и несуществую­щее, только проникнув до "второго неба" ("ран­него Неба"? - сянь тянь. - И. Лисевич), до тайных сфер.