Дойдя до пределов пустот,

Сосредоточусь в недвижности и покое.

Здесь сотворяются купно мириады вещей,

И я наблюдаю за их возвращением.

Вот вещи роятся -

И каждая снова вернется к своим корням. 

Возвращение к корню - это успокоение,

В успокоении - обретение новой судьбы,

В обретении новой судьбы (проявляется) вечность,

В познании вечного - просветление.

Не познавшие вечного,

В ослепленьи творят злодеяния,

Познавший же вечное, вмещает его в себя.

Вместивший его - уже не своекорыстен,

Не своекорыстный - это Владыка,

Владыка - есть Небо,

Небо - есть Путь,

А Путь долговечен.

Пусть тело исчезнет - ты не погибнешь!

Комментарий И.С. Лисевича

По мнению исследователей, стих шестнадцатый - один из самых важных для правильного понимания Лао-цзы. В нем сплетены воедино вопросы бытия, смерти и бессмертия, разрешить которые возможно, только выйдя за пределы обыденного сознания и суетного существования; путь же к этому выходу - медитация, погружение в пустоту и успокоение вибраций ци.

Само название стиха как бы предваряет ход мысли читателя, подсказывает ему Путь. Ведь в древней китайской литературе "возвращение" есть аллегория смерти, точнее, даже не аллегория, а просто синоним, другое наименование, ибо все мы являемся в этот мир лишь ненадолго, обитель же наша находится в иных пределах.

В стихе пятидесятом книги Лао-цзы слово "выходить" (чу) употреблено как синоним слова "родиться", ибо все мы вышли из небытия и оно является нашим домом; соответственно "возвращение к корням" есть возвращение в небытие, в Дао. Древние не случайно усматривали многозначительное совпадение звуковых вибраций в омонимах гуй - "душа умершего" и гуй - "возвращаться", и даже тот современный читатель, кто не читал древних книг, прекрасно помнит заимствованный из них лозунг - призыв Мао Цзэ-дуна: "во-первых, не бояться трудностей, во-вторых, не бояться смерти, смотреть на смерть как на возвращение". Погрузившийся в медитативный транс, опустившийся в незримые бездны и достигший предельного успокоения, Лао-цзы наблюдает бытие как бы изнутри, "с той стороны", откуда выходят корни всего сущего. Он видит рождение бесчисленного сонма вещей и живших существ, "проявление" их образов в видимом мире, а после "затухание, возвращение к истоку, "к корням". Как напишет позднее великий древний поэт Цзя И:

Мириады вещей вершат превращения,

И нет им ни отдыха, ни покоя!

Кружатся в водовороте:

Начавший движение - возвращается;

Телесные формы сменяют друг друга.

Подобно личинке цикады, сбросившей кожу...

Весь мир - словно клокочущий котел, где происходят таинственные, светоносные процессы, приводящие к появлению в сфере бытия все новых трансмутаций, все новых метаморфоз. Ничто не исчезает - оно лишь превращается и, отдохнув у корней, выходит в мир в новом обличье.

Земля и Небо - вот плавильная печь,

Созиданье и превращение - вот кто плавильщик!

Тьма и Свет - вот уголья их,

Мириады вещей - такова их бронза.

Сочетание, рассеяние, исчезновение и покой...

 

Разве неизменное существует?!

Тысячи изменений, мириады метаморфоз -

Не бывало еще им конца!

 

Нежданно-негаданно ты стал человеком.

Но стоит ли за это цепляться?!

Превратился в иную вещь,

И тоже - стоит ли горевать?!

(Перевод И.С. Лисевича)

 

Читая все это, трудно не обратиться мыслью к идеям метемпсихоза, перевоплощения, с глубокой древности имевшим хождение в соседней Индии. Правда, стихи Цзя И написаны сравнительно поздно, но сходные образы рисовал и великий Чжуан-цзы (IV-III вв. до н. э.). Достаточно вспомнить размышления одного из персонажей Чжуан-цзы о том, что ждет его умирающего друга: не превратятся ли его конечности в ножки насекомого или его внутренности в печень крысы! Да и сам Лао-цзы несколько ниже говорит об "обретении новой судьбы" (фу мин) тем, кто возвратился и успокоился у "корней". ("...в печень крысы..." - это место переводится различно, и соответственно меняется смысл высказывания. Тот, кто считает, что речь идет просто о неуничтожимости материи, переводит буквально ("Превратишься ли в печень крысы? В плечо насекомого?!"). Если же следовать точке зрения комментаторов, то очевидно, что речь идет о превращении и сохранении целого. Это согласуется и с последующим текстом Чжуан-цзы, где говорится о необходимой покорности превращениям: "Если ныне тот, кому однажды удалось попасть в человеческое тело, (начнет) требовать: "Опять человеком! Опять человеком!" - Великий Преобразователь, конечно же, посчитает его человеком негодным").

Медитирующий даос, пребывающий за гранью бытия, опускающийся духом в космические бездны и наблюдающий там неиссякающий источник жизни, как бы приобщается к вечности. И это дает ему не просто знание, но духовное просветление. Отныне он уже отстранен от того зла, которое безрассудно продолжают творить другие, он более не своекорыстен, не думает только о себе, ибо познал единство мира и слиянность всего живого. А коль скоро он утратил свой эгоизм - он обретает не доступную прежде целокупность собственного существа, предельную гармонию тела и духа. Отныне он достоин быть владыкой и государем, долг которого пестовать подданных. Он может стать идеальным руслом, по которому небесная благодать Дэ изольется на каждого без изъятия.

Далее мысль Лао-цзы устремляется от человека - владыки земного и проводника благодати, к Небу, а от него - к Дао. Это естественно, ибо все они связаны между собой, отверсты друг другу. Связь их запечатлена уже в самом иероглифе "владыка", "царь" (ван), где все три космических уровня ("дао", "небо", "земля", или же "верхний", "земной" и "нижний миры") соединены между собой вертикальной чертой (обозначающей человека, "русло потока"), И действительно, владыка есть "Сын Неба" и получает от него свое "предначертанье", "мандат" (мин), он черпает из Дао благодать, а Космос - Небо есть почти синоним и видимый образ Дао. Более того, как сказано у Лао- цзы: "Тяготеющий к Дао уподобится Дао. Дао - вечно, и вечным становится сам даос, медитирующее погружение дарует ему бессмертие. "Для людей суетных, не способных копить добрые поступки, смерть есть смерть истинная - они отходят к управителям земли, - комментирует Чжан Дао-лин знаменательную последнюю строку стиха. - ...А когда отходит Совершенномудрый, он, оказавшись во власти смерти, минует Великую Тьму и вновь рождается в образе, исчезает, но не гибнет".

Вариант "Небесного наставника" Чжана несколько отличается от других: вместо слова "вла;дыка", "царь" (ван) у него стоит иероглиф "жизнь" (шэн), и уже с этой строки он говорит о вечной жизни, которую обретает даос. А "Старец с берегов Желтой Реки", равно как другие, полагающие, что слова "обретение новой судьбы" относятся к медитирующему, тоже понимает их как обретение им бессмертия ("не смерть, а постоянное движение Дао"), Надо сказать, что концовка шестнадцатого стиха - не единственное место в книге Лао-цзы, где тот говорит о "жизни вечной". Так, стих тридцать третий он заканчивает строкой о тех долгожителях, "кто умирает, но не гибнет", а в стихе пятьдесят втором слова: "исчезнет тело, но гибели не будет" повторяются снова в связи с рассуждениями о Начале и Матери мира, т. е. Дао, и о необходимости медитативного возвра­щения к этому первоначалу. Иначе говоря, сам Лао-цзы постоянно и настойчиво напоминает о возможности достижения того бессмертия, которым была занята мысль более поздних даосов. "Жизнь вечная" достижима, но лишь в результате отказа от собственного "я" и слияния с Абсолютом, с духовным первоначалом мира. Причем путь этот связан с безусловным отказом от зла, которое творят другие. "Не видят суетного глаза, не слышат суетного уши, не произносят суетного уста, и не таят зла на мир, - поясняет "Старец с берегов Желтой Реки" слова о избегнувших гибели в стихе тридцать третьем, - оттого и обретают долголетие (бессмертие)".

Разумеется, такая трактовка не бесспорна. В том же тридцать третьем стихе современные китайские авторы предпочитают заменять слово "гибель" его омонимом "забывать" (в древности различавший их ключ "сердце", действительно, писался не всегда). Тогда в переводе мы получаем довольно банальную сентенцию: "Кто умер, но не забыт, тот бессмертен" (Ян Хин-шун). Более того, даже "Старец..." (тем более - многие поздние комментаторы) воспринимает концовку нашего стиха гораздо осторожнее, чем "Небесный наставник" Чжан. Хотя это логически не очень согласуется с предыдущей строкой, они ограничивают смысл концовки периодом обычной жизни человеческой: "Пока не исчезнет тело, тебе (ничего) не грозит!" - так можно было бы перевести последнюю строку в интерпретации "Старца...".

И все-таки Лао-цзы столько раз обращается к теме "жизни после смерти", что не заметить этого просто нельзя. И пожалуй, можно согласиться с американским исследователем Генри Вэем, который считает, что "глава шестнадцатая входит в число тех четырех-пяти глав даосского канона, в которых воплощены основные мысли Лао-цзы о бессмертии".