Красивое оружие - сосуд неблаговещий,

Пожалуй, все к нему питают отвращенье.

Обретший Путь - сторонится его.

Муж благородный, коль к нему прибег, предпочитает правое,

А применив оружие - предпочитает левое.

Оружье - не для мужа благородного.

Но если взять его пришлось,

Всего превыше соблюдай бесстрастность.

А одержав победу - не любуйся.

Когда бы стал им любоваться,

То, значит, наслаждался бы убийством человеков.

Тому, кто наслаждается убийством человеков,

Нельзя привлечь к себе симпатий поднебесной.

Помощник полководца становится на левом фланге,

Верховный полководец - на правом фланге станет,

Чтоб похоронный совершить обряд.

Убийство множества людей

Оплакивают с печалию и скорбью,

А победив, обряд свершают похоронный.

Комментарий И.С. Лисевича

В этом стихе - недвусмысленное осуждение бесконечных войн и кровопролитных столкновений, раздиравших древний Китай. Целые царства тогда приходили в запустение, лишь терновник рос на полях и из десятка семей выживала одна.

Обладателю изукрашенного резьбой и позолотой оружия поистине нечем было кичиться - ведь на нем невидимая кровь человеческая. И даже одержав великую победу, следовало не радоваться, а скорбеть, поскольку за нее заплачено множеством жизней. Теперь долг победителей сделать то, что в их силах - помочь душам убиенных благополучно перейти в мир иной, а для этого существуют обряды. Скорбная обязанность ложится на плечи верховного военачальника именно потому, что он больше всех повинен в убийстве, и ему теперь предстоит искупить свою вину.

Надо сказать, что на профессию военного в Китае всегда смотрели, как на удел людей грубых, кровожадных, в массе своей далеких от идеала благородного мужа. Благородный муж виделся, по преимуществу, "человеком изящного слова", "человеком вэнь", где слово "вэнь" одновременно означало и изящную словесность, и сакральный мировой узор, творимый истечением эманации Дао. Борьба и сражения не являлись призванием "благородного мужа", хотя совершенно отстраниться от них было невозможно - век оставался жестоким. Однако, безусловно, осуждалось безрассудное применение оружия в гневе. Дать волю собственной ярости значило не только уменьшить шансы на победу, но и поддаться низменным страстям, недостойным "человека вэнь", где вэнь одновременно означало также "культуру", некий цивилизационный узор, нанесенный на естественный материал человеческого характера. Ратуя за "естественность", Лао-цзы тем не менее призывал смирять свои страсти, ибо полагал их "возмущением" естественного.

Есть в тексте одна деталь, не вызывающая сомнений у человека древности и совершенно непонятная для нас, - это символика сторон. Для представителя индоевропейских культур "правое" всегда ассоциируется с "правильным", "хорошим". Уже в Древней Греции правая сторона считалась стороной Солнца (а левая - Луны). В древнем Китае все выглядело наоборот. Возможно, это было обусловлено иным, так называемым "правополушарным" типом мышления. Именно левая сторона считалась там стороной Солнца и Света - Ян, это была сторона Жизни, с которой связывалось все положительное и одновременно - мужское. Правая же сторона являлась ее антиподом и символизировала Тьму, Смерть и женщину. Женщине присущи мягкость, уступчивость, мужчине, напротив, твердость и настойчивость. Этим и определяется смысл метафоры, используемой Лао-цзы в строках 4-й и 5-й. Коль скоро ты прибег к оружию, то следует твердо доводить дело до конца, но, отложив его в сторону после победы, лучше опять вернуться к гибкости и уступчивости - они дадут больше, чем постоянная воинственность. Вторая же метафора в строке 15-й рисует нам верховного военачальника как олицетворение смерти - он принес ее, и он же, став на правом фланге войска после победы, совершает искупительное жертвоприношение. В древней мавандуйской рукописи, по сравнению с которой общепринятый текст данного стиха несколько сокращен, сказано совершенно ясно:

Итак, (все) добрые дела вершатся слева,

А смертные дела вершатся справа;

Поэтому помощник полководца...

и т.д.