Когда Великое Дао пришло в умаление,

Явились "милосердие", "справедливость" и "долг".

Когда вышли наружу мудрость и знания,

Возникла большая ложь,

Когда между родственниками воцарились раздоры,

Возникли "сыновняя почтительность" и "родительская забота",

Когда в стране начались беспорядок и смута,

Явились "верные подданные"...

Комментарий И.С. Лисевича

Великое Дао вечно и неуничтожимо, его "дольний дух" бессмертен, его не может быть "больше" или "меньше". Однако в этом стихе речь идет не о Дао вообще, а о Дао "для нас". Мир людей все больше грязнится, замыкаются сердца, забиваются русла, и поток живительного Дао постепенно мелеет и иссякает. Чтобы чем-то возместить сокровища утраченной естественности, восполнить богатства Дао, людям приходится идти на ухищрения. "Во времена Великого Дао дети в семьях были почтительны, в стране можно было наблюдать верность, преданность, милосердие, справедливость и долг, - говорит "Старец с берегов Желтой Реки". - Когда же Великое Дао пришло в упадок и не использовалось, а против жизни ополчилось зло, тогда-то и явились милосердие, справедливость и долг, дабы передавать Дао (из поколения в поколение)... явились сыновняя почтительность и родительская забота, дабы пасти и пестовать друг друга... явились верные подданные, дабы приходить на помощь и спасать государей". Установления человеческой морали есть лишь некий суррогат, призванный заменить то, что по сути своей они заменить не могут, - искреннее чувство, естественное движение души...

Лишившись абсолютной Истины, человек опускается в зыбкий мир относительного с его неопределенностью понятий и множественностью условностей, в мир, где "самые прекрасные слова порождены величайшим злом" - утратой Дао, и где "прекрасное и злое выходят из одних дверей" (Ван Би). В этом смысле стих восемнадцатый продолжает тему второго стиха, где само понятийное осмысление мира, "познание добра и зла" рассматривается как признак внутреннего упадка, нисхождения на уровень зла. "Некогда китаец преподнес японцу книгу с описанием двадцати четырех знаменитых примеров сыновней почтительности, - иллюстрирует эту идею один из комментаторов "Дао дэ цзина". Японец был чрезвычайно удивлен тем, что сыновняя почтительность в Китае, по-видимому, столь редкая вещь, раз за всю историю удалось набрать всего двадцать четыре примера. В Японии же сыновняя почтительность - дело столь обычное, что никто о ней и не говорит, а любопытствующий мог бы насчитать разве что двадцать четыре примера непочтительности" (Р. Вильгельм). Человеку, приоб;щенному к Дао и обладающему истинной нравственностью, искусственные моральные нормы и понятия просто не нужны: в присутствии Дао меркнут "сыновняя почтительность и родительская забота, исчезают милосердие, справедливость и долг подобно тому, как становятся неразличимы звезды при ярком свете солнца и луны". ("Старец...").

(В апокрифе V в. "Вопросы Иоанна Богослова Господу на горе Фаворской" мы, например, читаем следующее: "Сно;ва сказал я: "Господи! Узнают ли в мире ином друг друга, брат брата и отец чадо свое? Сохранят ли помещения домов или дворов своих?" И услышал голос, что говорил мне: "...В тот день погибнут все помышления их"...)

Приобщенный к великим энергиям высших сфер, человек абстрагируется от земного, которое остается где-то вовне его сознания, расширившегося до пределов Вселенной. "Рыбы забывают друг о друге в Дао рек и озер", - поясняет Ван Би восемнадцатый стих. И это созвучно христианскому пониманию того, что сопутствует вступлению в мир иной.

В синологической литературе стало уже общим местом упоминать стих восемнадцатый как пример критики конфуцианства. Причем пишут это не только те, кто привык рассматривать конфуцианство в качестве "реакционной идеологии", но и исследователи чрезвычайно солидные, например Судзуки. Думаю, однако, что Лао-цзы обличает не столько конфуцианство и даже не столько традиционные категории, им усвоенные, сколько сомнительность человеческих установлений в целом. Неспособность языка адекватно передать мысль и объективную реальность. В подтверждение своего суждения скажу, что ни в одном из ранних комментариев критика конфуцианства никак не просматривается. Исключение составляет комментарий Чжан Дао-лина, который к сфере "большой лжи" относит конфуцианское "Пятикнижье". Однако ведь и позиция Чжан Дао-лина сама по себе исключительна - первый из так называемых "Небесных наставников", он создал даосскую иерархию, которая неизбежно входила в противоречие с иерархией государственно-конфуцианской.

В заключение упомяну еще попытки использования стиха восемнадцатого в плане иносказательного выражения идей внутренней алхимии - так "человек Истины" Чунь Ян рассматривает "шесть родственников" как аллегорию шести чувствилищ: глаз, ушей, носа, языка, сердца и мысли, а "государство" - как аллегорию тела и сердца, однако эти сравнительно поздние построения настолько искусственны, что вряд ли заслуживают подробного разговора.