Превыше всего,

Когда низший лишь знает, что (государь) существует,

Несколько хуже -

Когда близок ему и его почитает,

Хуже -

Когда боится,

И худо совсем,

Когда обманывает (владыку)! 

Неверность случается,

Когда доверия недостает... 

Пребывавшие в праздности -

О, они дорожили словами!

Заслуги копились,

Следом являлись дела,

А народ все твердил:

"Мы сами стали такими!"

Комментарий И.С. Лисевича

Наиболее принятая трактовка этого стиха - понимание его как описания процесса деградации человеческого общества, его постепенного нисхождения от золотого века безымянных совершенномудрых государей далекой древности к полному смут веку Лао-цзы. Век этот, уже скрытый от нас где-то во мгле времен, тоже виделся его современникам неким пределом падения, последней ступенью, когда государи перестали доверять своим подданным, а те отвечали им постоянными бунтами и изменами. Именно так преподносит нам семнадцатый стих "Старец с берегов Желтой Реки" ("Доверия государя не хватало на подданных, подданные же отвечали ему неверностью и обманывали владыку..."). Противоположностью этому суетному веку выпущенных на волю страстей виделось прекрасное начало Поднебесной, когда государи, "страшась отойти от Дао-Пути и утратить естественность" ("Старец..."), "пребывали в недеянии и вели бессловесное поучение, тем самым творя все сущее... низшие же только знали, что государь существует - и все!" (Ван Би). Совершенномудрые прошлого вершили свою истинную, космическую миссию, не вмешиваясь в дела Поднебесной, не насилуя естественный ход вещей, - они были великими медиумами, черпавшими силу из Дао и дарующими ее народу. Они аккумулировали всесильную духовную энергию - ту, что в древней Индии именовалась тапас ("заслуги копились" - "гун чэн"), - и им уже не было необходимости вторгаться во внешний мир вещей, расточать слова или совершать деяния - дела устраивались сами собой. Настолько само собой, что люди оставались в полной уверенности, будто всем обязаны только себе - эта уверенность их впоследствии и погубила. Дух золотого века прошлого многочисленные древние сочинения живописуют следующим назидательным эпизодом, якобы случившимся во времена премудрого Яо, когда "в Поднебесной царила великая гармония и народ не имел забот". Проезжая как-то по одному из своих владений, многомудрый Сын Неба услышал песенку старика, игравшего при дороге в биту:

Солнце взойдет - и я работаю,

Солнце зайдет - и я отдыхаю,

Вырою колодец - и пью,

Вспашу поле - и ем,

В чем же труд государя для меня?!

Яо не возразил старику ничего, но авторы древних сочинений дают нам понять, что древ­ние Совершенномудрые были именно теми святыми, ради которых только и благоденствовал мир...

Такова, в общем, наиболее ранняя трактовка "Старца с берегов Желтой Реки", практически общепризнанная, подтверждаемая также некоторыми текстологическими параллелями (правда, более поздними). Однако следует признать, что в самом тексте Лао-цзы нигде не упомянуто слово "государь", "царь" или ему подобные - мы везде имеем только безличное, неопределенное местоимение "чжи", способное заменять что угодно. Что же до предыдущего стиха, развитием которого считается стих семнадцатый, то в нем говорится не только о государе, но - в гораздо большей степени - о Дао. Комментаторы, более склоняющиеся к религиозной трактовке текста, имеют определенные основания предложить свою интерпретацию - и, отвергая трактовку первых двух иероглифов стиха ("тайшан") в качестве члена грамматической конструкции "убывания" ("превыше всего" ... "хуже" ... еще "хуже"...), они переводят их понятием "Всевышний".

"Всевышний" - это владыка, - пишет в своих "Пояснениях" (шу) к книге Лао-цзы Гу Хуань, - это владеющий сокровенным небесным учением Всевышний Владыка Пути. Здесь говорится о том, что пребывающий в Золотых покоях над Нефритовой столицей Владыка Пути, сгустившись духом, перенесся мыслью в места постоянных следствий ...оставил там свой след, обрел положение и прозвание... Так что низшие знают о его существовании и знают, отчего произошло название "Всевышний".

Добавим к этому, что титул "Всевышний Владыка" ("Тайшан... цзюнь") даосы обычно прилагали к самому Лао-цзы, представлявшемуся им членом божественной небесной Триады, существующим "от века" сыновним порождением Великого, не имеющего облика Дао, воплощенным в человеческом теле божеством, которое нисходит на землю ради спасения людей. При желании читатель легко может подобрать аналогию, однако должен помнить, что мы не знаем, когда точно возникла такая трактовка образа Лао-цзы - во всяком случае, нам неизвестны подобные тексты, созданные до Рождества Христова.

Чжан Дао-лин в своем комментарии тоже понимает 17-й стих не как описание эволюции взаимоотношений государя и народа, а как восприятие Дао низшим, вульгарным знанием. Тех, кто стоит на самой пагубной ступени его и на наставление отвечает насмешкой, он называет "поклонниками соломенных песьих идолов". "Они не люди, - констатирует он. - С теми, кто способен насмехаться над ним (Дао - И.С. Лисевич), не о чем разговаривать". Меняется и дальнейшее понимание текста - то, что у "Старца" трактовалось как "верность", здесь интерпретируется как "вера" ("у поклонников соломенных песьих идолов недостает внутренней веры, и они не верят тому, что говорят добрые люди") и т. д. В целом перевод стиха, основанный на комментарии "Небесного наставника" Чжана, выглядел бы так:

Низшие знают о существовании Всевышнего,

А еще - тянутся к нему, превозносят его,

А еще - страшатся его.

Презирают его.

Когда веры недостает,

Является неверие.

(Я) следую его драгоценным речам,

Коплю заслуги, а дела придут (сами).

Народ же считает, что я сам по себе таков!

И наконец, "человек истины" Чунь Ян воспринимал стих семнадцатый как ощущение слияния медитирующего с высшей субстанцией и выплавления во внутреннем тигле тела драгоценной энергетической жемчужины, которую страшно утратить от неосторожного духовного движения. "В чем основной смысл этого стиха? - вопрошает он и отвечает: - В очищении от желаний, - в удалении из сердца мути".