Именую незримым,

Ибо смотрю на него - и не вижу,

Именую безмолвным,

Ибо вслушиваюсь - и не слышу,

Именую бесплотным,

Ибо, притронувшись, не ощущаю...

И то, и другое, и третье

Невозможно постичь до конца -

Они же слились в единое...

Не светлы вершины его,

Не темны низины его,

Тянется, тянется -

Ах, имени не подобрать! -

И возвращается вновь к невещественному...

Это, можно сказать, формы без форм,

Образы без вещей,

Можно сказать, нечто мерцающее...

Иду навстречу - и не вижу начала его,

Поспешаю вослед - и не вижу конца его.

Лишь овладев Древним Путем,

Взнуздаешь сегодняшнее бытие

И сможешь познать Начало Начал,

Откуда идет нить Пути!

Комментарий И.С. Лисевича

Перед нами - одно из наиболее замечательных мест книги, попытка апофатического описания Дао, когда автор, тщась подобрать эпитеты Невыразимому, лишний раз демонстрирует изначальное бессилие языка выразить Истинную Сущность. Думаю, ошибется тот, кто примет эти стро­ки за плод холодного рассудка, за отвлеченное философское построение - Лао-цзы всматрива­ется, вслушивается, пытается прикоснуться, он всплывает в незримом потоке и опускается в его глубину, следует вдоль путеводных нитей, идущих от самого Начала времен... Он то поспешает впе­ред, стараясь опередить Дао, то медлит в тщет­ной надежде увидеть его конец, он словно сам присутствует среди этих бесплотных образов, ви­дит нечто едва брезжущее, но не в состоянии пе­реложить в слова то, для чего никаких слов не существует. "Уста не могут выразить речами, пи­сания не могут передать, - поясняет эту картину один из ранних комментаторов Гу Хуань, - нужно сосредоточиться на этом в тишине и постигать это духом", т. е. пройти теми же запредельными тро­пами, которыми прошел Лао-цзы.

В мире бытия все делится на Инь и Ян, на Тьму и Свет, на тяготеющее к земле и на стремя­щееся ввысь. Но вне предела вещей и форм цар­ствует нерасчлененное единство хаотической од­нородности - свет не озаряет вершины, тьма не сгущается в глубине. У Пути в пространстве и вре­мени нет ни начала (букв, "головы"), ни конца (букв, "спины"). Безостановочно вращается водоворот Дао, пронося свои волны сквозь видимый мир, но в его запредельности прошлое сливается с буду­щим, и, возвратившись вместе с Дао к истоку вре­мен (букв.: "началу древности"), ты становишься хозяином самого себя и всего этого мира. В ми­ровой истории мы найдем немало попыток харак­теризовать божество или Высшую реальность с помощью отрицательных определений ("не такой", "не такой"...). Однако сходство текста Лао-цзы со словами его современника Сократа поражает со­впадением в деталях. Сократ также пытается рас­сказать Федру об истинной "сущности занебесной области" (ср. комм, к первому стиху "Дао дэ цзина" - "за небом есть другое небо"), и его определение буквально совпадает с описанием Дао у Лао-цзы: "эту область занимает бесцвет­ная, без очертаний, неосязаемая сущность (под­черкнуто мной. - И.С. Лисевич), подлинно существующая (ср. имя Бога Ветхого Завета - "Я есть Сущий», Исход, 3, 14)... на нее-то и направлен истинный род знаний" (Платон).

Коль скоро мы уже упомянули Ветхий Завет, следует сказать, что в XIX веке в Западной Европе пользовалась популярностью точка зрения французского синолога Абель-Ремюза (1788-1832 гг.), который усматривал в звуковой последовательно­сти трех "имен" Дао у Лао-цзы "и" ("незримый"), "кэ" ("безмолвный") и "вэй" ("бесплотный") соот­ветствие трем буквам древнееврейского алфави­та - "Йод", "Хэт" и "Вав", - которыми записыва­лось имя Яхве ("Сущий"). В наше время к этой теории относятся не слишком серьезно, посколь­ку возможность заимствования представляется чересчур притянутой. Однако, с другой стороны, изучение палеографики текста "Дао дэ цзина", в частности мавандуйских рукописей и коммента­риев к нему, убеждает, что Лао-цзы, давая имена Дао, использовал иероглифы весьма непривычно. Комментаторы не очень понимают их значение - в разных списках порядок их меняется, царят разнописания. Создается впечатление, что Лао-цзы либо действительно просто транскрибировал ка­кое-то иноязычное слово и потому не случайно выбрал для передачи звука "и" иероглиф "вар­вар", "чужеземец", либо произносил некую мант­ру, где главным ему представлялся сам звук, виб­рация изначального эфира.