Почет и милости есть как бы предостережение.

Цени великие печали подобно телу своему.

Что это значит, "почет и милости есть как бы предостережение"?!

Почет есть нечто низкое:

Со страхом обретаешь его,

Со страхом и теряешь,

Поэтому и говорят: "почет и милости есть как бы предостережение".

А что же значит: "цени великие печали подобно телу своему"?!

Великие печали я имею,

Поскольку обладаю телом,

Когда же у меня не станет тела,

О чем печалиться?!

Тому, кто ценит мир, как собственное тело,

Пожалуй, можно мир вручить.

Тому, кто любит мир, как собственное тело,

Пожалуй, можно мир доверить!

Комментарий И.С. Лисевича

Смысл стиха достаточно ясен, если не считать одного маленького нюанса: иероглиф, который мы даем в его буквальном значении - "тело", в переносном смысле употребляется для обозначения понятия индивида, человеческого "я". То, что в русском языке квалифицируется как "личность", в древнекитайском звучало бы как "телесность"; индивидуальность здесь идентифицировалась не с лицом, а с телом. В свою очередь, человеческое "я" слагается из страданий и скорбей - они составляют как бы эмоциональную плоть, в которую облекается Духовное семя. Здесь ориентированность в сторону внешнего мира играет свою роковую роль: мы страдаем, ибо придаем значение таким "низменным" вещам, как почет, слава, милости вышестоящих, которые с легкостью обращаются в свою противоположность. Отказываясь от собственного "я", человек отказывается и от своих скорбей, а лишаясь тела, он оставляет вместе с ним и все свои страдания. "Ежели у меня не будет тела и я воплощусь в Дао, буду естественно и легко вздыматься к облакам, входить и выходить там, где нет (ни малейшего) зазора, буду с Дао единым духом - какие у меня тогда будут печали?!" - восклицает по этому поводу "Старец с берегов Желтой Реки".

И разумеется, только человек, способный от­казаться от личного ради блага других, может быть истинным Сыном Неба - ему спокойно можно вручить Поднебесную, точно так же, как растворившийся в "не-я" способен овладеть всем миром и оставаться его подлинным владыкой. Ну, а слава и монаршие милости могут служить для такого лишь напоминанием, что все бренно и переходит в свою противоположность; "Занимая высокий пост, он чувствует себя словно бы стоящим над обрывом". Впереди - только опасность, а быть может, и падение в бездну. Потому-то печали тела, страдания телесные предпочтительнее. Их следует ценить, ибо они есть нечто искони присущее человеку, он обретает их вместе с земным телом своим ради шествия по Пути. И они же есть залог будущего избавления от страданий. Так что не следует стремиться к славе и почету, которые служат знаком неблаговещим, являются предостережением для того, кто еще способен отказаться от честолюбивых замыслов. "Сильный и своевольный умирает недоброй смертью", - говорит Лао-цзы (стих 42). Как напишет впоследствии Цзя И (~ 201-169 гг. до н. э.) в своей знаменитой "Оде сове":

...Счастье ведет за собою несчастье,

Радость и скорбь толпятся у тех же ворот,

Зло и добро обитают в одних местах,

Вот царство У - было великим, могучим,

А Фу Ча потерпел пораженье,

Ли Сы в своих странствиях к славе пришел -

И от пяти казней скончался!

Как разделить нити счастья и бед,

Сплетенные в жгут?!

Судьбу предсказать невозможно -

Кто знает ее конец?!

(Перевод И.С. Лисевича)

Потому-то лучше довольствоваться положением презренным, подобно воде - символу Дао, которая всегда устремляется в места самые низкие (см. стих 8). Как будет сказано через полтысячи лет: "Кто унижает себя, тот возвысится" (Евг. от Матфея, 23, 12).

Вообще тема тела, как источника постоянных страданий, очень часто звучит в религиозной литературе; особенно она характерна для буддизма, который рекомендует относиться к страданиям с возможным стоицизмом. "Удалившиеся от мира относятся к телу своему как к ране, стараясь, однако же, не (слишком) обращать на нее внимание", - говорит, например, святой Нагасе на в "Вопросах царя Милинды" ("Милинда-пан-ха"). Тем более что рана существует только в этой жизни: как только человек "перестает жить во пло­ти, рана его более не беспокоит".

Переводя стих тринадцатый, мы в основном следовали за современными китайскими учеными. Однако существуют и другие толкования, более того - другая версия заключительных строк. Причем очень трудно судить, какая из двух версий древнее, поскольку обе они представлены уже в мавандуйских рукописях. Вторая редакция звучала бы следующим образом:

Тому, кто ценит мир, как собственное тело,

Пожалуй, можно мир вручить,

Тому, кто тело возлюбил превыше мира,

Как мир доверишь?!

В связи с этим характерна сентенция "Небесного наставника" Чжана о том, что "человек должен только беречь свое тело, но не любить его... Когда возносят моления Дао, преумножают добрые дела, создают заслуги, копят Духовное семя и взращивают Дух, а Дух творит магическое бессмертие - тем самым (воистину) обогащают тело. Но те, кто, алкая славы и почета, утруждают свое Духовное Семя и Мысль, чтобы снискать богатство, пичкают тело роскошными яствами, - это суть возлюбившие тело, они в разладе с Дао".

В комментарии "человека истины" Чунь Яна интересно обращение к идее до-небесного (сяньтянь) и после-небесного (хоутянь) тела, что, по-видимому, соответствует телу духовному и телу материальному. Концепция до- и после-небесного впервые возникает в "Книге Перемен" и означает все то, что существовало до появления Космоса (неба) как такового, и то, что принадлежит уже материализовавшемуся космосу, с его Небом, Землей и Человеком. А Космосу, как мы помним, предшествуют только Путь Вселенной - Великое Дао, и хаос изначальной праны ци (юаньци). Лишь это редкое ныне ци (сяньтянь ци) способно дать жизнь человеку, а после, иссякнув в дыхании, привести его на порог смерти. Оно подобно шагреневой коже - с последним вздохом уходит последняя прана - и все кончается. Но в теле до-небесное - это жизнь, это дух. "Коль скоро я существую в до-небесном теле и не имею тела после-небесного, какие могут быть у меня печали?! Тот, кто дорожит своим до-небесным телом ради мира, - может послать свое тело - и заградить путь Вселенной, кто возлюбил до-небесное тело ради мира - может поселить пустотно-духовное тело (сюйлинчжи шэнь) во Вселенной" (Чунь Ян). Это - еще один вариант концовки тринадцатого стиха. Разумеется, видение "человека истины" Чунь Яна - плод достаточно развитого даосско-буддийского синтеза, а по времени его комментарий далеко отстоит от оригинала. Однако он, как и оригинал, медитативен, а фиксацию "расширенного сознания", когда собственное "я" ощущается заполняющим всю вселенную, мы обнаруживаем еще у Чжуан-цзы (IV-III вв. до н. э.) - так что подобный вариант не исключен и для Лао-цзы.