В год Воды и собаки, в осень, в полнолунье седьмой луны, Су-философ с гостями вместе плыл под "Красной стеной" на лодке. Чистый ветер, легко летя, не вздымал на воде волны; Су вино подносил гостям.

     Читали о месяце ясном стихи, и пели о девушке чистой напев.

     Миг один - и луна, взойдя, поднялась над горой с востока; медленно поплыла она меж Ковшом и Тельцом по небу. Над рекою тянулся иней, отблеск в водах сливался с небом. И , пу­стив по теченью челнок, что похож на листок камыша, колы­хались на водной глади, не имеющей меры.

     О, ширь бездонная!

     Так висеть в пустоте, ехать на ветре и не ведать, на чем стоишь!

     О, вихрь стремительный!

     Так покинуть людей, стать одиноким и, крылатым, достиг­нуть бессмертия!

     Вот тогда они пили вино, радость была велика; в такт стуча по бортам, они пели песню такую:

Мачты из акации, весла-орхидеи...

Мы гребем в пустом сиянии, вверх плывем в по­токе света.

Без границ и без конца - вот моя тоска.

Вдаль смотрю, где милый друг, там за краем неба где-то.

     Среди гостей один умел играть на флейте. Он вслед за песней вторил ей. И флейты звук гудел-гудел, в нем был и ропот, и тоска, и жалобы, и плач. И отзвуки ее свивались, не прерываясь, точно нить; от них плясал дракон, нырнувший в темном гроте; от них рыдать могла вдова на лодке сиротливой.

     Философ Су тогда со строгим видом, поправив платье, прямо сел и к гостю обратился: "О, почему все это так?" Ответил гость: "Луна светла, и звезды поредели; сороки с воронами к югу полетели", - не так ли сказано в стихах Цао Мын-дэ? На запад он взирал к Ся-коу, а на восток - к У-чану. Гора, опутана рекою, густо голубела... Но разве не тогда Мын-дэ разбит был Чжоу-ланом? А ведь как раз он покорил весь округ Цзин, и из Цзян-лина он спускался по теченью на восток. На сотни верст тянулся флот его, знамена закрывали небо, и, совершая возлиянье, стоял он около реки; держа наперевес копье, он складывал стихи. Конечно, он для всей эпохи был героем!.. Но где он теперь?"

"Что еще говорить о нас? Ловим рыбу мы и валежник соби­раем на островках. Нам товарищи - рыбы, раки, и друзья нам - олени, лани. Едем в легком челноке, что похож на листок; в чашках тыквяных пьем вино, угощая друг друга. В мир включаем мы нашу жизнь быстролетную; мы - крупинка среди морей незаметная; мы горюем, что: наша жизнь - лишь мгно­вение; Янцзы-цзяну завидуем бесконечному. Вот схватить бы летящих магов и витать с ними вместе! Вот объять бы блестящий месяц и отсрочить кончину! Но мы ведаем, что сразу этого не достигнуть, и вплетаем в скорбный ветер отзвуки нашей песни".

     Философ Су сказал тогда: "О гость мой, разве вы не знаете вот эти воды и луну? Вот как они стремятся, но вовек не исчезают, вот как меняется луна, то полная, то на ущербе, но и она в конце концов не может ни погибнуть, ни меру перейти. Когда изменчивость мы замечаем, то даже целый мир не может длиться и мгновенье; когда мы замечаем неизменность, то нет конца ни нам, ни миру. Чему еще завидовать тогда?"

     "Однако у всего на свете есть владелец, и я не смею взять того, что не мое, хотя бы был то волос. И только чистый ветер над рекой и ясная луна в горах, - едва наш слух его уловит - и возникает звук, как только встретит глаз ее - и создается цвет. Вот их берем мы без запрета и ими пользуемся без отказа. Они - неистощимая сокровищница всесоздателя, которая и мне, и вам доступна".

И стало весело гостям, они уже смеются и, выпив чашки наливают снова. Когда же кончились закуски и утварь вся валялась в беспорядке, то все заснули прямо в лодке， подушками служа друг другу, - и е заметили, как побелел восток...