Сущность и сокровенность закона.

Что касается до закона, о котором здесь я намерен говорить, то об нем нельзя рассуждать, как о законе обыкновенном; а также и в отношении к имени, какое наиболее приличествовало бы сему закону, нельзя дать обыкновенное имя; сему закону нет имени, но в нача­ле происхождения мира он имел имя, и назывался тог­да матерью, от которой произошли все твари. Впрочем, сие имя не существует только для того, кто хочет рас­сматривать его совершенства, а кто хочет рассматривать его пространство, для того оно всегда существует: сии два предмета (т. е. совершенство и пространство) вме­сте произошли от сего закона, хотя и имеют различные наименования, и вместе называются предметами сокро­венными. Такая сокровенность того и другого предмета служит дверью, посредством которой отверзается вход в святилище совершенств сего закона.

Человек в делах своих должен подражать природе и убегать тщеславия.

В мире все знают, что должно творить добро; но то до­бро, которое происходит из понятия о противоположном зле, почитается злом; все знают, что должно делать до­бро, но то добро, которое проистекает из понятия того, что само в себе не есть добро, нельзя назвать добром: ибо из сущего рождается не-сущее, из трудного пости­гается легкое, из длинного познается короткое, из высо­кого предполагается низкое и наоборот. Между голосом и отголоском находится взаимная связь, а между предыдущим и последующим обоюдная последовательность; посему-то мудрый делает ли что-нибудь? Делает так, как бы он ничего не делал. Распространяет ли учение? Распространяет больше делами, нежели словами. В сем случае он подражает природе, которая хотя совершает свои действия, но не проповедует о своих действиях, производит вещи, но остается в таком состоянии, из которого никак нельзя заметить, как она их производит, всегда находится в труде, но никогда не превозносится своими силами, ни своими успехами, и не возвышает своего голоса, говоря: «Вот я уже свой труд привела к окончанию!». Но за то люди воспевают ей красивые гимны.

Империя приходит в благоустройство от мудрого ру­ководства людей сообразно с их понятиями и знанием.

Не должно слишком много уважать добрых, дабы не подать чрез то народу повода к раздору; не должно слишком высоко ценить имением, приобретаемым трудами, дабы не возбудить в народе склонности к разбоям; не должно смотреть на те предметы, от коих воспламе­няются в нас телесные страсти, дабы не привести сво­их мыслей в волнение. Мудрый (разумеется, Государь) опрастывает свое сердце от всех подобных страстей, и старается наполнять внутренность свою чистейшими правилами любомудрия. Ослабляя свои высокопарные помыслы, он тем более укрепляет внутренние силы сво­его духа. Если он и руководит народ, то всегда старает­ся направлять его так, чтобы он как можно менее, за­ботился о приобретении познаний; ибо простой народ чем меньше будет знать, тем меньше будет желать. Что ж касается до людей просвещенных, то мудрый старается направлять их, чтоб они все, что ни делают, навыкали делать так, как бы они ничего не делали (т. е. делали бы не на показ другим). Таким образом империя не может не прийти в благоустройство.

Ум как существо простое свободен в своих действиях от всякого примешения к нему вещественных начал.

Ум как существо простое, духовное несмотря на то, что употребляется нами в действие, однако ж от того никак не терпит грубого влияния, свойственного предметам сложным. Он столько же глубок и непостижим, сколько и сам виновник всех тварей, от которого он получил свое бытие. Сей ум, укрощая порывы сердца у своих питомцев, утишает волнение их мыслей; смиряя их разум, и становя наряду с прочими людьми сего мира, делает их так же чистыми, как чист и он сам. Я не знаю, кем они рождены и чьи они дети? Они как будто бы были подобны тем людям, которые жили прежде самых пяти Государей, которых имена прославляет глубокая древность.

В чем состоит закон природы?

Вместо того, чтоб заботиться о сохранении в безопас­ности своего имения и о наполнении хранилищ земным сокровищем, не лучше ли бы было совсем прекратить сию заботу и не желать ни богатства, ни власти? Думать же, что никого нельзя задеть, между тем как, держа в ру­ках изощренный меч, и стоя среди мимоидущего наро­да, обращать им во все стороны, можно ли предохранить себя от того, чтоб кого-нибудь не ранить? Кто мог на­всегда уберечь от опасности хищения те чертоги, кото­рые были наполнены златом и драгоценными камнями? Если богатый или благородный надмевается гордостью, то он оставит по себе такое пятно, которое навсегда пре­будет неизгладимым. По оказании заслуг и снискании славы уклоняться всех случаев, где бы я мог еще боль­шие оказать заслуги или блистательнейшую приобресть славу, в сем-то состоит закон природы.

Пояснения Редакции "Китайская поэзия"

В названии приведенного перевода первая цифра соответствует номеру стиха в китайском оригинале, в скобках указан порядковый номер стиха в источнике перевода.

Примечания А. М. Куликова

Данная глава в рукописях указана как глава VIII.

Молчание превосходнее многословия.

Как небо и земля нечувствительны, для них все вещи, какие только находятся в мире, не более значат, как брошенный пучок травы, так и мудрый ко всем хладнокровен; для него люди, как и пучок травы, никакого не производят приличного впечатления. Пространство, какое находится между небом и землею, походит на некий мех, средина которого пуста и ничем не загромождена. Чем более сей мех приводится в движение, тем более испускает из себя воздуха. Сему меху подобен тот, кто много говорит, ибо многоречивый чрез свое многословие так же выносит из сокровищницы ума своего все, что в ней хранилось под таинственною печатью молчания, и делает её пустою и порожнею. Итак, чем много говорить, не лучше во всем держаться умеренности?

Дух человеческий бессмертен. Бесстрастие мудрого к земным вещам.

Простый, невещественный дух, который никогда не умирает, есть непостижимая творительная сила; а дверь, из которой выходит сия непостижимая творительная сила, есть начало, от которого произошли небо и земля. Жизнь сего духа никогда не истощается, но всегда остается в своей целости; хотя он действует, но никогда не чувствует утомления в силах.

Ничто так долго не сохраняет бытия своего в мире, как небо и земля. А что они так долго сохраняют бытие свое, это происходит от того, что они не заботятся о своей долговременности; отсюда-то они получают неистощимую силу к столь долгому сохранению своего бытия. Подобным образом и мудрый, хотя попечение о своем теле, считает для себя делом не слишком важным, несмотря на то, он крепостью телесных сил превосходит многих других; хотя всякую заботу о сбережении телесного здравия он ставит ни во что, однако ж тело его от того не разрушается смертью, но цветет полнотою жизни. Это, впрочем, не то значит, чтобы мудрый из своего беспристрастия к долговременной жизни мог составить для себя то странное, или косвенное пристрастие к долговременной жизни, которое сопряжено с большею опасностью для человека, чем самое прямое пристрастие.

Пояснения Редакции "Китайская поэзия"

В названии приведенного перевода первая цифра соответствует номеру стиха в китайском оригинале, в скобках указан порядковый номер стиха в источнике перевода.

Данный перевод в рукописи о. Даниила является частью главы VI. Выделено в качестве перевода Главы VII составителем данного издания А. М. Куликовым.

Смирение - венец добродетелей.

Высшей степени добродетельные люди уподобляются воде. Как цель воды главным образом направлена к тому, чтобы пользу доставлять тварям, стремиться всегда на низ, всему уступать, ни с кем не заводить споров о первенстве: так и добродетельные люди всегда стараются занимать такие места, на которые другие смотрят с великим отвращением; посему-то они и близки к закону любомудрия. Нужно ли им возлечь? Они имеют в виду одно только место какое бы оно ни было, высокое ли или самое низкое, для них все равно. Предписывает ли им долг управлять своим сердцем? Они ничем столько не занимаются, как рассматриванием всех изгибов его и движений. Подают ли милостыню? Они, кроме человеколюбия, ни о чем другом не помышляют. В словах главным предметом поставляют верность; в управлении государственными делами - благоустройство империи; в поручениях - точное исполнение, в предприятиях - искусство сообразовываться с обстоятельствами. Итак, ни с кем не входя в споры, они редко бывают подвержены погрешностям.

Бескорыстие.

Тридцать спиц в колесе сосредотачиваются в одной ступице. Если внутренность сей ступицы будет пуста и ничем не занята, то она может быть употребляема с пользою для повозки: равным образом и брение оставляет такое вещество, из которого приготовляются сосуды. Если внутренность какого-нибудь сосуда будет пуста, и ничем не наполнена, то такой сосуд может найти себе употребление. Когда строят дом, то всегда оставляют отверстие для дверей и окон. Если внутренность сего дома, также будет пуста и ничем не загромождена, то такой дом может быть способен для жительства. Итак, все, что только наполняется чем-либо, представляет в себе образ корысти, а что свободно от посторонней примеси, то может почитаться признаком годности.

Пояснения Редакции "Китайская поэзия"

В названии приведенного перевода первая цифра соответствует номеру стиха в китайском оригинале, в скобках указан порядковый номер стиха в источнике перевода.

Примечания А. М. Куликова

Данная глава в рукописях указана как глава X.

Зачеркнутое примечание из рукописи №1, сходный вариант присутствует в издании Замотайло: "В сей главе Лаоцзы говорит, что та добродетель может только почитаться истинною, которая не имеет в себе примеси корыстолюбия или тщеславия; равно как тот только может быть способным к употреблению, у кого сердце чисто и свободно от всякой мирской гордости и любостяжательности".

Беспристрастие мудрого к красотам сего мира.

Пять цветов (ежели на них будешь смотреть оком любострастным) обольщают у нас глаза; пять звуков музыкальных (если будешь слушать музыку с излишним услаждением) очаровывают слух; пять вкусов, входящих в состав яств (если будешь употреблять в пищу с пресыщением) притупляют естественный вкус. Преследование зверей на охоте производит в человеке ожесточение сердца, так же как и богатство, на приобретение которого столько употребляют усилий, служит для него препятствием, не попуская ему творить добро. Итак, мудрый лучше желает быть желудком, который, по-видимому, спокойно пребывает во внутренней части тела человеческого, и, не выказывая своей работы наружу, кажется, как будто бы ничего не делал, между тем как он работает беспрестанно, распространяя по всему телу жизнь и питательность, - нежели оком, которое на все смотрит с вожделением порочным, сообщая чрез впечатление наружных предметов заражение и самому сердцу; но мудрый, чтоб избрать первое, всегда отвергает сие последнее.

Пояснения Редакции "Китайская поэзия"

В названии приведенного перевода первая цифра соответствует номеру стиха в китайском оригинале, в скобках указан порядковый номер стиха в источнике перевода.

Примечания А. М. Куликова

Данная глава в рукописях указана как глава IX.

Самолюбие есть главная причина всех наших беспокойств.

Если кому-нибудь из нас случится внезапно прийти в благоволение у Государя, который бы нас возвел в высокие чины и достоинства, или впасть в великую немилость у него, лишиться всех чинов и звания, тогда не примечаем ли мы перемены и не приходим ли в великое содрогание от чрезмерной радости и печали, ощущаемых нами по случаю благоволения или немилости царской? Такая перемена, без сомнения, происходит с нами от того, что главнейшее основание всех наших забот и беспокойств составляет наша личность. От чего же мы приходим в содрогание, если случится нам прийти в благоволение или впасть в немилость у Государя? От того, что посредством благоволения царского мы приходим в возвышение, а посредством немилости его терпим унижение. Итак, случится ли нам получить благоволение от царя и взойти на высшую степень достоинств, или лишиться благоволения и впасть в унижение, мы и в том и другом случае, равно приходим в содрогание. Вот главная причина, от чего мы во время благоволения царского, или немилости его, приходим в содрогание! А что такое значат слова: "Главнейшее основание всех наших забот и беспокойств составляет наша личность?" В сих словах смысл заключается не иной, как, что мы, питая излишнюю привязанность к самим себе, бываем от того чрезмерно заботливы о сохранении личных своих выгод. Если бы мы не питали привязанности к самим себе, то о чем бы нам было так много беспокоиться? Итак, кто умеет дорожить благосостоянием подданных Империи так же, как он дорожит и своею жизнью, тому можно поверить в управление Империю; равным образом и тот достоин такой же доверенности, кто любит подданных Империи, как он любит самого себя .

Пояснения Редакции "Китайская поэзия"

В названии приведенного перевода первая цифра соответствует номеру стиха в китайском оригинале, в скобках указан порядковый номер стиха в источнике перевода.

Примечания А. М. Куликова

Данная глава в рукописях указана как глава XII.

Примечание переводчика из издания Ивана Замотайло: «Из этого мнения Лао-цзы можно видеть, что только тот может считаться истинным Пастырем овец, кто не дорожит своею жизнью, но всегда готов пролить свою кровь за спасение их; главным образом, кто, в случае нападения хищных волков на стадо оставляет овец на расхищение и растерзание, дабы спасти свою жизнь, ни мало не заботясь о том, что все стадо должно погибнуть от жестоких зубов волка, тот поистине есть наемник, который считает стадо не своим, а чужим, поэтому и не дорожит чужой жизнью, потому что своя жизнь ему милее и дороже, нежели жизнь и спасение целого стада; в этом-то и познаются истинный пастырь и наемник. Итак, кто хочет быть пастырем, тот должен наперед себя спросить, имеет ли он столько твердости духа, что всегда, как нужда потребует, готов положить душу свою за овец? А если не так, то, смирившись, должен с мытарем молиться: "Боже, милостив буди мне грешному!

Понятие о существе Божием.

Что весьма ровно или плоско, того нельзя видеть, хотя бы мы на то и смотрели; а что весьма редко, того нельзя слышать, хотя бы то мы и слушали; а что весьма тонко, того нельзя уловить, хотя бы мы и желали то поймать. В чем же состоит существо сих трех предметов, о том не нужно слишком много теперь распространяться. Из состава сих трех предметов произошло одно. Наверху сего состава неприметного света, а снизу не видно мрака. В средине сего состава находится некто, который от века существует беспрестанно. Его нельзя назвать никаким именем. Когда Он входит в свое самобытное существо, и делается невидимым, тогда ни вида его нельзя описать, ни образа представить, и Он кажется тогда, как будто бы не существует, и в тоже время, однако ж, существовать не престает. Если станем идти прямо против Него, то перед у Него становится невидимым; а если вслед за Ним захочешь идти, то зад его нельзя усмотреть. Кто сохраняет постановления древних, необходимые для управления делами человеческими, тот только может знать древнее начало, которое положено в основание сему закону.

Пояснения Редакции "Китайская поэзия"

В названии приведенного перевода первая цифра соответствует номеру стиха в китайском оригинале, в скобках указан порядковый номер стиха в источнике перевода.

Примечания А. М. Куликова

Данная глава в рукописях указана как глава XIII.

Ложные добродетели не действительны к управлению.

Из предыдущей главы ясно видеть можно, что, как скоро великий закон потерял свою силу, тогда человеколюбие и правосудие получили начало, мудрость и остроумие появились; но истина исчезла, а наместо ея встала величавая ложь. А когда в родстве расторглись узы согласия, тогда оказалось нужным послушание детей к родителям и любовь внуков к своим предкам. Равным образом не прежде явились преданные к престолу и верные слуги своим Государям, как мятежи и неустройства начали раздирать царства на земли. Итак, если бы исключены были пустые имена святости и мудрости, то польза народная стократно от того увеличилась бы; подобно как если бы и мнимое человеколюбие и правосудие, изринуты были вон, то народ снова обратился бы к почтительности и любви своих родителей; а когда бы изгнаны были из общества человеческого хитрость и корыстолюбие, тогда не было бы ни воровства, ни грабежей. Ибо сии три предмета, из коих образуется вся деятельность человеческая, ныне представляют только одну личину добродетелей, а истины в них никакой нельзя найти; возможно ли, чтобы они достаточно были к тому, чтоб приводить чрез них империю в благоустройство? Если бы ныне цари старались более побуждать своих подданных, дабы они обращали свои взоры на простоту и чистосердие, не попуская им прикрывать себя личиною добродетелей, ложно обольщаться и тщеславиться, то в народе менее свирепствовали бы страсти, а более возрастала правда.

Пояснения Редакции "Китайская поэзия"

В названии приведенного перевода первая цифра соответствует номеру стиха в китайском оригинале, в скобках указан порядковый номер стиха в источнике перевода.

Примечания А. М. Куликова

Данная глава в рукописях указана как глава XVII.

Изображение сокровенной мудрости.

Один из древних мужей, который весьма хорошо умел казаться ученым, обладал столь гибким, столь дивным и высоким умом, что никто не мог постигнуть глубины его познаний. Как никто не мог постигнуть его, то многие с великим усилием старались представлять его то в виде нерешающегося человека, который, кажется, затрудняется перейти в зимнюю пору через реку; то в виде робкого жителя, который, по-видимому, боится и самых его окружающих соседов; то в виде важного мужа, похожего больше на почтенного гостя, чем на обыкновенного человека; то в виде несмелого и всего опасающегося, который держит себя с таким трепетом, как будто бы под ним хочет подломиться лед; а некоторые представляли его столь простым и грубым, что, казалось, он более походит на необделанный деревянный отрубок, нежели на человека; другие представляли его столь великодушным, что уподобляли его глубокой и пространной пропасти, ничем не наполняемой, но все в себя поглощающей, чтобы в нее ни бросали; иногда изображали его в столь мрачном и задумчивом виде, что в нем, как в мутной воде, ничего нельзя было отличить. Чем можно очистить мутную воду? Если дать ей отстояться, она и сама мало помалу очистится. Что может произвести, чтоб вода на долгое время оставалась в покое, когда с каждым возмущением ее покоя, опять возобновляется в ней прежняя мутность? Следующий сему пути никогда не захочет почитать себя достаточным. А кто не хочет почитать себя достаточным, тот скорее согласится мыслить о себе, что он худ и никуда не годится от ветхости своей, нежели думать, что он из ветхого человека может себя сделать новым.

Пояснения Редакции "Китайская поэзия"

В названии приведенного перевода первая цифра соответствует номеру стиха в китайском оригинале, в скобках указан порядковый номер стиха в источнике перевода.

Примечания А. М. Куликова

Данная глава в рукописях указана как глава XIV.

Примечание переводчика из издания Ивана Замотайло: @Можно заметить, что в этой главе Лао-цзы укоряет Конфуция, который своим учением старался себя и других обновлять, как и ныне его последователи считают себя достаточными в силах, думают, что они в самом деле могут обновлять себя и других учением своего наставника; но, вместо того, они как сами до сих пор остаются ветхими, так и те, которых они хотят обновить, остаются такими же. Ослепленные умом, они не замечают в себе этой ветхости и не понимают достаточно, в чем она состоит, и не могут понять до тех пор, пока Восток свыше не посетит их, сидящих во тьме и сени смертной, и не озарит их умственные очи. Тогда, как пробудившись от сна, по прошествии мрачной ночи и по наступлении светлого дня, найдут, что они, как и Конфуций, бродили в разодранных рубищах...».

Кто повинуется закону Неба, тот и по смерти не может испытать над собою никаких бедствий.

Чрез достижение высшей степени простоты и бесстрастия достигается вместе и внутренняя, совершенная тишина. Произведения природы едва успевают возникнуть, как уже многие из них опять возвращаются к своему началу, из которого они произошли. Итак, сколько бы ни богата была природа в своих произведениях, но все оне должны рано или поздно возвратиться к своему началу. Возвращаться же к своему началу значит приходить в покой, а приходить в покой значит отдавать последний долг природе. Но отдавать последний долг природе есть непреложный закон. Кто понимает, что такое значит сей непреложный закон, тот может назваться благоразумным, а кто не понимает сего закона непреложного, по силе которого всякий непременно должен заплатить долг природе смертью, тот безрассудно себя ведет и творит одно зло. Но кто понимает, что такое значит сей непреложный закон, тот великодушно сносит все случающиеся с ним горести в жизни. Кто же великодушно сносит всякие горести в жизни, тот может назваться праведным; а кто может назваться праведным, тот может как царь господствовать над своими страстями; господствующий же над своими страстями, уподобляется Небу. А Небо что такое? Закон (ум), который вечно пребывает. Итак, повинующийся сему закону человек и после смерти не может испытать над собою никаких бедствий.

Пояснения Редакции "Китайская поэзия"

В названии приведенного перевода первая цифра соответствует номеру стиха в китайском оригинале, в скобках указан порядковый номер стиха в источнике перевода.

Примечания А. М. Куликова

Данная глава в рукописях указана как глава XV.

Уклонение от великого закона было причиною введения наказаний.

Во время глубокой древности, когда великий закон подданные знали, только, что над ними поставлен был царь, который обладал ими; но не имели нужды в мерах строгости, употребляемых правосудием; ибо и царь, и подданные свободно тогда исполняли свои обязанности без всяких посторонних побуждений.

Пояснения Редакции "Китайская поэзия"

В названии приведенного перевода первая цифра соответствует номеру стиха в китайском оригинале, в скобках указан порядковый номер стиха в источнике перевода.

Примечания А. М. Куликова

Данная глава в рукописях указана как глава XVI.

Но спустя несколько веков, после времен глубокой древности, когда великий закон начал терять свою силу, а народ уклоняться от своих обязанностей, тогда цари начали помышлять о изыскании средств, потребных для удержания народа в пределах порядка и доброй нравственности. Из числа многоразличных средств они избрали одно из наилучших - человеколюбие и правосудие. Подданные любили и прославляли своих законодателей за избрание человеколюбия и правосудия в средство управления. По прошествии же сих времен, когда великий закон пришел в такое бессилие, что и сии средства, основанные на человеколюбии и правосудии, оказались малодействительными к удержанию народа в пределах долга, тем более, когда и сами цари поколебались в своей твердости и сделались неспособными соблюдать добродетели во всей их точности, уклонившись в роскошь, тогда они уже прибегли к мерам строгости, дабы удержать народ от преступлений страхом наказаний. С сих пор, дабы не подвергнуться гневу царей за нарушение их законов, народ начал бояться своих властителей. С истечением же сих веков, когда цари, кроме страха наказаний, начали с насилием властвовать над своими подданными, тогда народ, раздраженный их преобладанием, не только перестал любить своих царей и бояться, но начал их презирать и нагло нарушать законы, какие они постановляли. А такая худость и развращение в нравах человеческих произошли от того, что цари перестали быть верными великому закону, а подданные потеряли верность и преданность к своим царям и уважение к их законам. Притом цари и подданные более обратили склонность к красноречию, нежели к строгому выполнению наставлений великого закона; отсель последовало то, что нравственность человеческая быстро потекла к своему упадку. Во время сего упадка нравственности, если и случалось кому-нибудь из царей совершить знаменитый подвиг и если иногда и происходили великие деяния вследствие их предначертаний, несмотря на то, подданные не хотели признавать никаких важных событий плодом трудов и мудрости своих венценосцев, но, выпустив их совершенно из виду, принимали обыкновенно все происходящее с ними случаю, а не попечительности своих монархов.

Пояснения Редакции "Китайская поэзия"

В названии приведенного перевода первая цифра соответствует номеру стиха в китайском оригинале, в скобках указан порядковый номер стиха в источнике перевода.

Данный перевод в рукописи о. Даниила является частью главы XVI. Выделен в качестве перевода Главы VII составителем данного издания А. М. Куликовым.

Природа - мать и учительница земнородных.

Не нужно слишком много заботиться и о прекращении того учения, которое состоит только в одних наружных учтивостях; не о том нам должно заботиться, какое расстояние находится между "ась" и "а" (отклик на зов); но забота наша наиболее всего должна быть обращена на то, каким расстоянием разделяется добро от зла. Нельзя не страшиться того, чего все должны страшиться. Впрочем, сколь ни велико число людей, которые должны сего страшиться, но ни один еще из них не положил начала сему страху, а все веселятся, как будто бы услаждались приятным вкусом закланного в жертву быка, как будто бы спешили на весеннее позорище. Что ж касается до меня, то я один только иногда нахожусь в таком покое, в каком находится малолетний дитя, который еще и улыбаться не умеет, и в таком положении нахожусь до тех пор, пока что-нибудь не возмутит моего покоя; иногда прихожу в такое ощущение духа, как бы я оставлен был без всякого пристанища, куда бы мне нужно было укрыться; все пользуются избытком благ, я один только брожу, как будто что-то потерявший. Уже ли я человек без смысла? Подлинно я имею недостаток в добром смысле и умом невежда. Все радуются, один я в смущении, все веселятся, а я скучаю, я волнуюсь как море; скитаюсь туда и сюда, и вращаюсь как прах, который не знает покоя; все находят себе ход и поступают в службу, я только один так груб и низок, что ни к чему не гожусь; я один отличаюсь от других тем, что почитаю для себя драгоценностью питаться, как младенец, грудями своей матери: руководствоваться законами природы, которая для меня мать, а я ея сын.

Пояснения Редакции "Китайская поэзия"

В названии приведенного перевода первая цифра соответствует номеру стиха в китайском оригинале, в скобках указан порядковый номер стиха в источнике перевода.

Примечания А. М. Куликова

Данная глава в рукописях указана как глава XVIII.