Нынешней весной я поставил плотину на озере Цнньтанху, чтобы собрать воду для борьбы с засухой. Вот почему я пишу об этом.

Ваш дряхлый правитель

Задержит обратный свой путь.

Вином он сегодня

Зальет свой прощальный обед,

Раскидистой груши

Ни деревца не было здесь.

Откуда же взяться

Слезам, чтобы плакать по нем?

Налог непосилен

Для множества нищих дворов.

Крестьяне без пищи

На сотнях бесплодных полей.

А он оставляет

Лишь озеро чистой воды.

Для вас оно будет

Спасеньем в засушливый год.

К водопаду в ущелье

нет протоптанных давних троп.

Продираясь сквозь чащу,

я ищу былого следы

И все время встречаю

осень ясную гор и вод –

Так чиста и светла она,

как, наверное, в старину.

Говорят, что когда-то

Хуэй-юань и все те, кто с ним,

Написали стихи свои

на огромной этой скале.

Облака их накрыли,

мох нарос и спрятал от глаз,

За зеленой стеною

не узнаешь, где их найти.

Негустыми рядами

обступает дикий бамбук

Обнаженные ветром

груды тысячелетних камней.

С той поры, как исчезло

государство Восточной Цзинь,

Никогда уже больше

не проходит здесь человек.

Безраздельно в Воротах

лишь осенний звучит поток,

И бурлит и клокочет

в пустоте он и день и ночь.

В год восьмой,

в двенадцатый, зимний месяц,

В пятый день

сыплет и сыплет снег.

Кипарис и бамбук

замерзают в садах и рощах.

Как же вытерпят стужу

те, кто раздет и бос?

Обернулся, гляжу -

в этой маленькой деревеньке

На каждый десяток

восемь-девять дворов в нужде.

А северный ветер,

как меч боевой, отточен,

И ни холст, ни вата

не прикроют озябших тел.

Только греются тем,

что жгут в лачугах репейник,

И печально сидят

всю ночь, дожидаясь дня.

Кто же не знает, что в год,

когда стужа злее,

У бедного пахаря

больше всего невзгод.

А взгляну на себя -

я в это самое время

В домике тихом

затворяю наглухо дверь.

Толстым халатом

накрываю шелк одеяла.

Сяду ли, лягу -

вволю теплом согрет.

К счастью, меня

миновали мороз и голод.

Мне также неведом

на пашне тяжелый труд.

Но вспомню о тех,

и мне становится стыдно:

Могу ль я ответить -

за что я счастливей их?

Двадцать лет тому назад я написал стихи: "Белый волосок появился один. Когда придет утро, и ты взглянешь в светлое зеркало, не говори, что один волосок - это немного: с него ты начнешь седеть". Вот теперь я весь поседел.

Настоящим стариком с седою головой

Увидел я себя в зеркале.

Я закрыл зеркало и запел в раздумьи, 
Запел свою давнюю песню

О том, как появился двадцать лет назад
Одинокий седой волос,

И как он привел к тому, что сегодня 

Вся голова моя в белых нитях.

Я кончил песню, повернул голову

И попросил стакан вина.

Охмелев от вина, я загибаю пальцы

И считаю друзей и знакомых.

Вот те, что старше меня годами - 

Сколько их придавлено нищетой!

Только славы, что они живут на свете, 

Так их мучают голод и стужа!

Ну, а тех, что моложе меня годами, 

Половина обратилась в землю,

И деревья на могилах уже протянули 

Над ними свои тонкие ветви.

А сегодня - и это такое счастье -

Я увидел себя поседевшим.

У меня и жалованье не очень скудно,

И в должности я не низкой,

И вино всегда стоит предо мною,

И на сердце нет тяжкой заботы.

Я дружбу вожу только с радостью и весельем,

И совсем не дружу с печалью.

У берега лодка

всего на трех человек.

Вечерние воды

без плеска, тихо текут.

Мы неторопливо

за весла сели вдвоем.

Нам озеро словно

речной и морской простор.

Дождем накануне

прибило песок и пыль.

И ветер сегодня

развеял дым и туман.

Закатное солнце

горит высоко в ветвях,

И листья бамбука

блестят с последним лучом.

Мы, собственно, с Ханем

случайно сюда пришли,

Однако природа

как будто нас и ждала.

И белые чайки

в испуге не поднялись,

Зеленые травы

припали к нашим рукам...

Хотя не хватает

уже зубов и волос,

Пыл юности прежний

пока не покинул нас.

Поэзию встретить

и с чаркой вина побыть

Еще, не скудея,

в душе настроенье есть.

Примечания

Хань - один из великих танских поэтов Хань Юй (768一824), возглавивший движение за простоту стиля, "возврат к древности".

Белую голову

только склоню со вздохом,

Темные брови

тотчас же и ты печалишь.

На зиму платье

ты чинишь при свете лампы.

Девочка наша

играет с тобою рядом.

Дом обветшал -

все завесы и ширмы стары -

И неуютен -

в циновках осенний холод.

Бедность людская

ведь тоже бывает разной.

Лучше за мною

быть замужем, чем за Цяньлоу.

Примечания

Лучше за мною быть замужем, чем за Цяньлоу - Древний Цяньлоу был нищ, но не соблазнился приглашениями государей стран Ци и Лу на должность советника. Когда он умер, то в доме не оказалось одеяла, которое могло бы целиком покрыть его тело. Бедность же Бо Цзюйи позволяла ему иметь и пологи и циновки.

До чего же разумен, ах как разумен

Бо Лэтянь — Жизнерадостный Бо!

Прослужил на высоких постах в Лояне

до отставки тринадцать лет.

Семь десятков исполнилось только-только,

а чиновничью шапку снял,

Половинного жалованья дать не успели,

а в коляску больше не сел:

То с приехавшим в гости добрым знакомым

на прогулке весенним днем,

То с живущим в горах буддийским монахом

в созерцанье целую ночь.

И два года уже, как так же забыта

вся домашних дел суета.

Вход и двор зарастают сплошной травою,

в кухне скупо горит огонь.

Ранним утром приходит с докладом повар -

риса нет, на исходе соль,

Поздно вечером - с жалобою служанка:

износилось платье до дыр.

Недовольные, ропщут жена и дети,

у племянников скучный вид,

Я же выпью вина и в хмелю улягусь,

и веселья довольно мне...

А восстал ото сна, и вдвоем с тобою

строим планы, как дальше жить,

Как имуществом скудным распорядиться, -

что сначала, а что потом.

Я сначала продам на юге столицы

в десять му мой плодовый сад,

А за ним я продам в восточном предместье

цинов пять полезной земли,

И последним продам, если необходимо,

дом, в котором теперь живем,

И тогда получу, по моим подсчетам,

две-три тысячи связок монет.

Половину из них семье предназначу

на одежду и на еду,

Половину из них я себе оставлю

на закуски и на вино...

Мои годы проходят, - я дожил ныне

до семидесяти одного,

Борода побелела, глаза мои слепнут,

да и двигаюсь я с трудом,

И боюсь, что полученных этих денег

я уже не истрачу всех,

Что я вмиг - вслед за утреннею росою -

ворочусь к могильным ручьям.

Если я не вернусь, а пожить останусь,

никакой и в этом беды:

Голод я утолю, на радости выпью,

не тревожась ничем, посплю...

Мы над смертью и жизнью сами не властны, -

я их обе готов принять...

До чего же разумен, ах как разумен

Бо Лэтянь - Жизнерадостный Бо!

Обитаю в селенье

от Чжэцзяна на запад я.

Уезжаешь иа службу

на восток от Чжэцзяна ты.

Ты зачем повторяешь:

"Нас разделит одна река".

Но она между нами

ляжет далью в тысячу ли!

Из богатых и знатных никто не будет

там тебя вином угощать.

На прощальном пиру за меня сегодня

выпей все, что в чарке твоей!

Примечания

Вэйчжи - второе имя поэта Юань Чжэня.

Гость недавно

пришел из Цзяннани к нам.

В ночь прихода

месяц рождался вновь.

В странах дальних,

где путник долго бродил,

Трижды видел он

чистый и светлый круг.

Утром вслед

за ущербной луною шел,

Ночью рядом

с новым месяцем спал.

Чьи это сказки,

что нет у луны души?

Тысячи ли

разделяла невзгоды с ним!

Утром встанет

на мост над рекою Вэй,

Ночью выйдет

на старый Чанъаньский путь.

Разве скажешь,

еще у кого в гостях

Этой ночью

будет светить луна?

В Цайши на крутом берегу реки

Ли Бо давно похоронен.

В бескрайних просторах, поля окружив,

сошлись с облаками травы.

Как жаль! Под заброшенным этим холмом

в глубинах могильных кости

Когда-то и небо могли устрашить,

и землю встряхнуть стихами...

На свете поэтам предрешено

не знать в своей жизни счастья.

В сравнении даже с бедами их

Ли Бо обойден судьбою.

Примечания

Цайши - находится на северном склоне горы Нючжушань, в нынешней провинции Аньхуэй.

Горечь тоски

в дожде среди листьев туна.

Веет уныньем

ветер в отцветшем цзине.

О, как грустна

начальной осени дума,

Что возникает

в тихом уединенье.

Если еще

добавить разлуку с другом,

Тут уж и вовсе

нет на душе веселья...

Не говори:

"Меня провожать не надо".

Сердце идет

с тобой к городским воротам.

Разве друзей

чем больше, тем они лучше?

Было бы только

с ними во всем единство.

С сердцем моим

один человек уходит.

Я ощущаю

город Чанъань пустыней.

Наконец-то сегодня

Сун и Ло у меня пред глазами:

Я назад обернулся

и вздыхаю о тяготах мира,

Где цветенье и слава

преходящи, как быстрые воды,

Где печали и беды

поднимаются выше, чем горы.

Только горе изведав,

знаешь радости полную цену,

После суетной жизни

станет милым блаженство покоя.

Никогда не слыхал я,

чтобы птица, сидевшая в клетке,

Улетев на свободу,

захотела вернуться обратно.

Мой маленький домик

стоит у самой деревни:

Сквозь редкую изгородь

вижу собак и кур,

Канавы отводят

от южной улочки воду,

И окна вбирают

усадьбы северной вид...

Владеньем Юй Синя

был крошечный сад, и только,

Семья Тао Цяня

была стеснена нуждой…

Нам так ли уж нужно

доискиваться просторов:

Просторно должно быть

всегда у людей в сердцах.

     Самые прекрасные воздух, земля, вода и деревья столицы находятся на юго-восточной ее стороне. Самое прекрасное место юго-восточной стороны — это деревня Лидаоли. Самая прекрасная часть деревни - северо-западный ее угол. Первое владение у западных ворот перед северной стеной - это и есть жилище семьи Бо, принадлежащее ушедшему в старости на покой Лэтяню. Всего в усадьбе семнадцать му. Одна ее треть - жилые помещения, одна пятая - вода, одна девятая - бамбук, а среди них - островки, деревья, мосты, дороги... Как хозяин, радуясь всему этому, Лэтянь сказал: "Хотя и есть здесь террасы и башенки, но без зерна не пользоваться ими", - и построил к востоку от озера амбар. А затем сказал: "Хотя и есть здесь молодое поколение, но без книг не воспитать его", - и воздвиг к северу от озера книгохранилище. После чего сказал: "Хотя и есть здесь гостящие друзья, но без циня и без вина не развлечь их", - и поставил к западу от озера беседку для игры на цине, вдобавок расположив в ней каменные винные чаши. Когда Лэтянь ушел с должности правителя Ханчжоу, он взял с собою один камень с вершины Тяньчжу и двух журавлей из Хуатина. Тогда же построил Западный ровный мост и провел дорогу вокруг озера. Когда ушел с должности правителя Сучжоу, то взял с собою камень с озера Тайху, белый лотос, "гнущий спину" водяной каштан, черную дощатую лодку. Тогда же построил Срединный высокий мост, соединив им три островка. Когда ушел с должности шилана, заместителя начальника Уголовной палаты, то было у него зерна тысяча ху, книг одна повозка и слуг, владеющих искусством пения и игры на свирелях, ударном цине и струнных инструментах, всего пальцев сто, с чем и вернулся к себе. Тогда же инчуаньский Чэнь Сяошань подарил выдержанное дворцовое вино отличнейшего вкуса, болинский Цуй Хуэйшу подарил цинь чистейшей настройки, Цзян Фа, гость из Шу, научил мелодии "Осенние думы" спокойнейшего звучания, хуннунский Ян Чжэньи подарил три черных камня - прямоугольных, ровных, гладких, на которых можно и сидеть и лежать.

     Летом третьего года Тайхэ, получив приглашение быть гостем наследника престола, Лэтянь был назначен в Лоян и обосновался на озере... Все приобретенное на трех должностях, все подаренное четырьмя лицами и я сам, бесталанный человек, все сегодня стало принадлежностью озера. И всегда, - утром ли, когда на озере с ветром весна, когда на озере осень с луной и над водою распускается благоухающий лотос, вечером ли, когда роса чиста и кричит журавль, - провожу рукою по камням Яна, поднимаю чарку с вином Чэня, беру цинь Цуя, играю "Осенние думы" Цзяна и так отдаюсь наслаждению и забываю обо всем прочем. Охмелев от вина и отстранив цинь, призываю отроков - певцов и музыкантов - взойти в беседку Срединного острова и хором исполнить "Из радуги яркий наряд". Звуки уносятся вслед за ветром и то застывают, то рассеиваются и вдали, среди деревьев бамбука, дымкой подернутых волн и луны, остаются надолго...

     Песня не кончилась, а Лэтянь в веселье своем уже пьян и заснул на камне. Встав ото сна, вдруг запел не то стихи-ши, не то поэму-фу. Агуй взял кисть и записал на камнях. Взглянув на неуклюжие мои строфы, даю им название - "На озере".

Всего десять му

занимают строенья,

И всего пять

му занимает сад.

Есть и воды

одно озерко,

Есть и бамбука

тысяча деревьев...

Не говори,

что земля тесна.

Не называй

ее захолустьем:

Хватит ее

колени вместить.

Хватит ее

плечам дать отдых!..

Есть там и дом,

есть и беседка,

Есть и мосты,

есть там и лодка,

Есть там и книги,

есть и вино,

Есть там и песни,

есть там и струны,

Есть и старик

посреди вещей,

Чью белую бороду

треплет ветер.

Доволен долей

и знает меру,

А сверх ничего

ему не надо:

Словно птица,

выбирает дерево,

Старается сделать

гнездо укромней.

Как черепаха;

зарываясь в ямку,

Знать не знает

просторов моря...

Чудесный журавль,

причудливый камень,

Лиловый каштан,

белый лотос

И все, что меня

привлекало в жизни, -

Оно целиком

передо мною...

Выпью подчас

немного вина,

Вслух прочитаю

стихотворенье.

Жена и дети

весело дружат.

Собаки и куры

снуют повсюду...

И так мне покойно!

И так я счастлив!

Я старости годы - все, что остались, -

проведу на этом приволье!..

Примечания

Столица - восточная столица Лоян.

Тай-ху - озеро на территории нынешних провинций Цзянсу и Чжэцзян, знаменитое красотою пейзажей и причудливыми камнями.

Тяньчжу - гора в нынешнем Чжэцзяне.

Инчуань - местность в Хэнани.

Хуннун - там же.

Третий год Тайхэ - 829 г.

Агуй - племянник поэта.

Я с давних пор люблю Тао Юаньмина. В прежние годы, когда я не был занят службой и жил на реке Вэй, я написал шестнадцать стихотворений в подражание Тао. Теперь, посетив Лушань, побывав в Чайсане и в Лили, думая об этом человеке и навестив его жилище, я не могу молчать и снова пишу стихи.

Самой страшною грязью

осквернить невозможно нефрит.

Фэн, волшебная птица,

пищи, салом смердящей, не ест...

О "спокойный и чистый",

нас покинувший Тао Цзинцзе,

Жизнь твоя охватила

гибель Цзинь и восшествие Сун.

Глубоко в своем сердце

ты хранил благородную мысль,

О которой устами

людям прямо поведать не мог.

Но всегда поминал ты

сыновей государя Гучжу,

Что, одежду очистив,

стали жить на горе Шоуян.

Бо и Шу, эти братья,

оказались на свете одни,

И мучительный голод

их поэтому и не страшил.

У тебя ж, господин мой,

в доме выросло пять сыновей,

И они разделяли

нищету и несчастья с тобой;

И в семье твоей бедной

никогда не хватало еды,

И на теле носил ты

весь в заплатах потертый халат.

Ко двору приглашали,

но и там ты служить не хотел.

Вот кого мы по праву

настоящим зовем мудрецом!

Я на свет появился,

государь мой, намного поздней:

Пролегли между нами

пять столетий, пять долгих веков,

Но когда я читаю

"Жизнь под сенью пяти твоих ив",

Я живым тебя вижу

и почтительно внемлю тебе.

Как-то в прежнее время,

воспевая заветы твои,

"В подражание Тао"

сочинил я шестнадцать стихов.

Наконец я сегодня

навещаю жилище твое,

И мне кажется, будто

и сейчас ты находишься в нем...

Не за то ты мне дорог,

что любил, когда в чаше вино,

Не за то ты мне дорог,

что на цине бесструнном играл.

То всего мне дороже,

что, корыстную славу презрев,

Ты на старости умер

среди этих холмов и садов!

А Чайсан, как и прежде,

с деревенькой старинной, глухой.

А Лили, как и раньше,

под горою, у той же реки.

Я уже не увидел

под оградой твоих хризантем,

Но еще задержался

в деревнях расстилавшийся дым.

О сынах и о внуках

мир хотя не узнал ничего,

Но доныне потомки

с мест, обжитых тобой, не ушли;

И когда я встречаю

с добрым именем Тао людей,

Снова каждая встреча

расставаньем пугает меня!

Примечания

Лушань, Чайсан, Лили - места в нынешней Цзянси, связанные с рождением и жизнью Тао Юаньмина.

Цзинцзе - "спокойный и чистый" - посмертное имя Тао Юаньмина.

...гибель Цзинь и восшествие Сун... - время правления династии Восточная Цзинь - 317-420, династии Сун - 420-479 гг.

...ты хранил благородную мысль... - Бо Цзюйи, по-видимому, считает, что Тао Юаньмин, пережив династию Цзинь, не захотел служить узурпировавшему трон основателю династии Сун - полководцу Лю Юю. "Благородная мысль" Тао была шире: он не хотел служить и "своей" династии.

...сыновей государя Гучжу... - Бои и Шуци - сыновья государя Гучжу (XII в. до н. э.) - не захотели служить новой династии Чжоу и ушли на гору Шоуян, где умерли от голода, но не подчинились завоевателям.

Очистить одежду - то же, что отряхнуть прах - уединиться, уйти от суетного мира.

"Жизнь под сенью пяти ив" - сочинение Тао Юаньмина о своей жизни.

...на цине бесструнном играл... - В жизнеописаниях Тао Юаньмина рассказывается, что за вином он всегда играл на цине, лишенном струн.

Я еще не увидел под оградой твоих хризантем,/ / Но еще задержался в деревнях расстилавшийся дым. - в стихах Тао Юаньмина: "Хризантему сорвал под восточной оградой в саду..." и "Темной мягкой завесой расстилается дым деревень".

Повсюду сплошная

на древней равнине трава.

Достаточно года,

чтоб ей отцвести и ожить.

Степные пожары

дотла не сжигают ее.

Лишь ветер весенний подул -

и рождается вновь.

И запах из далей

до старой дороги достиг.

И зелень - под солнцем

приникла к развалинам стен...

Опять провожаем

мы знатного юношу в путь.

Травы этой буйством

печаль расставанья полна.

Примечания

Проводы знатного юноши в путь, буйство травы - нарочитое заимствование из "Чуских строф", поэзии IV—III вв. до н. э.

Есть у меня

человек, о котором помню.

Он от меня

далеко, в далеком краю.

Есть у меня

и дела, что всегда тревожат,

Где-то во мне

глубоко, глубоко внутри.

Так далеко

этот край, что в него не приехать.

Не было дня,

чтобы взгляд не вперил я в даль.

Так глубоко

те тревоги, что их не развеять.

Вечера нет,

чтобы я не устал от дум…

Да еще ночь

с догорающею свечою

Я провожу

одиноко в доме пустом.

Осенью день

слишком долго не наступает,

Ветер и дождь

непрестанно шумят, шумят!..

Если б не знал

я монашеских правил жизни,

Все, что в груди,

никогда бы не мог забыть!

Прошедшею ночью

в том доме над самой рекою

Я пел до рассвета,

так было стихов твоих много.

Слова разлетались

над красной резною решеткой,

И падали рифмы

пред быстробегушей рекою.

И чисты и четки,

в гармонию звуки сливались.

Возвышенно-тонки,

вошли в совершенное мысли.

Ты взял в свои песни

сияние белого снега,

Для них захватил ты

лазурного облака прелесть.

В них каждый отрезок –

литая из золота строчка,

Узоры двойные -

нефритом скрепленные пары.

Ветров сразу восемь

возникло в холодной пустыне,

В пять радужных красок

зажженный пожар полыхает.

Петлей ледяною

свиваясь, звук стынет за звуком,

Жемчужною низью

круглятся за знаками знаки.

В поэмах созвучья

сплетаются вышивки тоньше,

Их кости и мышцы

нежнее и мягче, чем хлопок.

Бурлят и клокочут,

вздымаясь кипящей волною,

Поют, разливаясь,

сильней, чем свирели и струны.

Медовый источник

забил, из земли вырываясь

Напев величавый

нисходит с высокого неба.

И духи и бесы,

внимая, как будто рыдают,

И рыбы-драконы,

услыша, застыли в молитве.

В кругу своем звезды

смятенно сбиваются в толпы,

Луна, опускаясь,

на время осталась послушать.

Растрогались гуси -

они тишины не нарушат.

Грустят обезьяны –

и те погрузились в молчанье.

И льются ручьями

у ссыльного странника слезы,

Свой путь прерывает

торговца проезжего лодка...

О песнях украдкой

певицы тебя умоляют,

Мы внемлем неслышно

тоскующих жен перепевам.

Косыми рядами

стих пишут на стенах беленых,

Короткие строфы

на красной бумаге выводят.

Вкус мяса забудешь

в часы наслажденья стихами.

Болезни проходят,

как только за песни возьмешься.

Чжан Цзи их узнает -

и падает ниц от восторга,

Ли Шэнь их услышит -

и все забывает от счастья.

Путь дао извилист,

но гений на нем лишь воспрянет,

В свободе от службы

поэзия станет призваньем.

Велением неба

твой голос величия полон,

По правилам жизни

влачишь свои дни в неудачах.

Я вижу, как слабы

стихи, что написаны мною,

Я знаю всю силу

души и талантов другого.

В старанье, в работе

хоть мы и добились того же,

Но тонкость и грубость

всё с разных сторон повисают.

Мы, каждый, имеем

по тысяче созданных песен,

Заброшены оба

на берег далекого моря.

И головы наши

от песен все больше белеют,

И взглядом любовным

мы оба сквозь даль проникаем.

Нам письма к поэтам

мешают трапезовать утром,

И в поисках слова

мы глаз по ночам не смыкаем.

На старости платим

долгов поэтических бремя,

Навечно связали

мы судьбы свои с письменами.

Мы часто вздыхаем

о Чэне - мыслителе мудром,

Всегда мы тоскуем

о Ли - небожителе павшем.

Их громкая слава

лишила успехов житейских,

И горечь раздумий

небесный им век сократила.

Им не было счастья

в их пору найти пониманье.

Что им после смерти

любовь или жалость потомков!

Скорбим друг о друге

сегодня и мы точно так же:

В Пэньпу я в изгнанье,

ты в ссылке своей в Тунчуани.

Примечания

Вкус мяса забудешь в часы наслажденья стихами… - как некогда Конфуция, который во время пребывания в Ци услышал древнюю мелодию шао легендарного государя Шуня и после в продолжение трех месяцев не знал вкуса мяса, так поразила его совершенная эта музыка.

Чжан Цзи – поэт, один из друзей Бо Цзюй-и.

Ли Шэнь – поэт (ум. 846).

Мы часто вздыхаем о Чэне – мыслителе мудром // Всегда мы тоскуем о Ли – небожителе павшем. – Чэнь – поэт Чэнь Цзыан (656-698); Ли – великий китайский поэт Ли Бо. Так удивительны были его гениальные стихи, что поэт Хэ Чжичжан (659-744) назвал его павшим небожителем, сосланным к людям с небес.

Я новые песни

одну за другою слагаю.

Пишу не затем я,

что громкою славой пленяюсь.

Я старые строки

все время читаю и правлю.

Труды над стихами

душевную радость приносят.

И если прикажут

мне областью править подольше,

Не стану искать я путей,

чтоб вернуться в столицу.

Хочу одного лишь -

на реках, на глади озерной,

Стихи распевая,

всю жизнь провести до кончины. 

Одеждой и пищей распорядился,

со свадьбами все закончил.

Заботы по дому меня отныне

уже не тревожат больше...

И ночью мое отдыхает тело

укрывшейся в чаще птицей.

И утром за трапезой я душою

с просящим еду монахом.

И чистого крика долгие звуки -

журавль под сосной соседней.

И света холодного слабый отблеск -

фонарь меж стволов бамбука...

Лишь полночь - и я сижу в созерцанье,

скрестив по-буддийски ноги.

Жена позовет или дочь заплачет -

ни словом не откликаюсь!

Горы Чу - этот край

голубых высоких вершин.

Воды Хань - этот край

бирюзовых бегущих волн.

Их пленительный дух

воплотился в образы весь, -

В те, что Мэн Хао-жань

нам оставил в своих стихах.

Я сегодня весь день

распеваю его стихи:

Я, поэта любя,

навещаю его страну...

Чистый ветер ее

не наследуется никем.

Тень вечернего дня

понапрасну сходит в Сянъян.

Вдаль на юг я гляжу

на вершину горы Лумэнь

И как будто вдохнул

запах воздуха тех времен.

Сам старинный приют

потаенно там где-то скрыт

Глубиной облаков

и деревьев зеленой тьмой.

Примечания

Сянъян - находится в нынешней провинции Хубэй. На юго-востоке Сянъяна на горе Лумэнь жил уединенно поэт Мэн Хао-жанъ (689-740). Стихотворение написано в 794 году, когда Бо Цзюй-и впервые приехал в Сянъян, место службы его отца.

В Чанъани мы в храме Юншоу

с тобой говорили.

Мы в северной части Синьчана

с тобою расстались.

Домой я вернулся

и лил безутешные слезы,

Скорбя о несчастье,

не просто Юаня жалея.

В далекие дали

ведет за Ланьтянем дорога.

С тех пор как уехал,

о нем ничего не известно.

А я все считаю

привалы его и ночлеги:

Уже он, должно быть,

за северным склоном Шаншаня...

Вчерашнею ночью

на небе рассеялись тучи

И все расстоянья

одною луной озарились.

С приходом рассвета

во сне я увидел Юаня.

Он тоже, конечно,

не мог обо мне не подумать.

В моем сновиденье

я крепко сжал руку Юаню.

Спросил у Юаня:

"Скажи мне, о чем твои мысли?"

Юань мне ответил:

"Я с болью тебя вспоминаю.

И нет человека,

который письмо передал бы"...

От сна пробудился,

еще и не вымолвил слова,

Как в дверь застучали -

дун-дун - и послышались крики.

И мне доложили -

мол, прибыл гонец из Шанчжоу,

Привез господину

письмо и вручить его должен.

Подушку покинул

и сразу в волненье поднялся.

Не глядя, поспешно

набросил на тело одежду.

Письмо я вскрываю и вижу -

знакомой рукою

Ко мне на бумаге

тринадцать начертано строчек.

Вначале он пишет

о тягостном горе изгнанья,

Затем переходит

к тяжелой печали разлуки.

Те горе с печалью

так неисчерпаемы сами,

Что не было места

для вежливых слов о погоде.

Читаю: писалось

письмо это в полночь глухую

Во время ночлега

в пути на востоке Шанчжоу.

И лишь для Юаня

горел сиротою светильник

В Янчэне, в какой-то

дорожной гостинице горной.

Глубокою ночью,

когда завершал он посланье,

Луна над горами

все больше клонилась на запад,

И дерево встало

вдруг перед глазами Юаня:

Луну заслонили

цветы темно-красного туна.

А тун, как известно,

когда отцветать начинает,

Считается это

тоскою о друге любимом.

В знак нежности пишет

он на обороте посланья

И мне посвящает

"Цветы темно-красного туна".

Лишь восемь созвучий

в "Цветах темно-красного туна",

Но, ах, как глубоки

в них мысли и чувства Юаня!

Они всколыхнули

мой сон на рассвете сегодня

И соединили

с тоскою Юаня той ночью...

Я стихотворенье

без устали трижды читаю,

Строку за строкою

раз десять пою с наслажденьем.

Мне так драгоценны

все восемьдесят этих знаков,

Что каждое слово -

как чистого золота слиток.

Примечания

Стихотворение написано после первой ссылки Юань Чжэня в 810 году.

Синьчан (Синьчанфан) - название одного из районов Чанъани.

Ланьтянь - местность в 90 ли к юго-востоку от Чанъани.

Шанчжоу - местность к юго-востоку от Ланьтяня, лежащая на пути сосланного в Цзянлин (нын. пров. Хубэй) Юань Чжэня.

Янчэн - название почтовой станции в Шанчжоу.

Лишь восемь созвучий в "Цветах темно-красного туна"... - восемь созвучий означают шестнадцать строк, рифмующихся через строку.

Так из глаз он исчез,

как сошедший у дома снег.

Улетел высоко он,

подхвачен ветром морским.

В девяти небесах

не подругу ли он нашел?

Вот три ночи уже,

как пустует клетка его.

Оборвался и крик

средь лазоревых облаков,

Потонула и тень

глубоко в сиянье луны...

В управленье своем,

с той поры как журавль пропал,

С кем часы коротать

седовласому старику?

Художник Ли Фан

портрет мой нарисовал

И мне подарил

лет двадцать тому назад...

Не спрашивай, что

с натурой произошло.

С рисунка давно

вся яркость красок сошла,

А кожа лица,

а волосы на висках

С тех пор день за днем

тусклее и всё тусклей...

О том не вздохну,

что облик прежний исчез:

Я счастлив и тем,

что сам-то пока живой!

В третьем месяце года

на последний, тридцатый день

Нас весна покидает

и опять вечереет день.

Опечаленный этим,

я весенний ветер спросил:

"Значит, ветер, ты завтра

с нами больше не будешь жить?"

И, весну провожая

над Цюйцзяном на берегу,

Я с тоской и с любовью

мир оглядываю вокруг.

Но одно лишь я вижу -

как устлали воду цветы,

Как повсюду, повсюду

так их много, что их не счесть...

Человек в своей жизни

словно странник в спешном пути.

Он идет шаг за шагом,

забывая передохнуть.

Каждый день он шагает

по дороге, что перед ним.

Перед ним же дорога

как протянется далеко?

Беспорядки и войны,

да и воду, да и огонь -

Те несчастья все можно

побороть иль от них бежать.

От единственной только

дряхлой старости, как придет,

В человеческом мире

не укроешься никуда...

И, взволнованный мыслью,

я задумался о себе,

Прислонившись в безлюдье

молча к дереву у воды.

Это чувство, с которым

проводил сегодня весну,

Это чувство - как будто

я расстался с другом моим.

И башня Тяньгун, и погожий день,

и двери отворены...

Один я поднялся почтить весну

единой чарой вина.

Гуляющий неисчислимый люд

глядит, удивляясь мне:

Чего это самый старый из всех

всех раньше сюда пришел?

Ветер ходит кругами, исчезли тучи,

только что прекратился дождь.

Отражается солнце в озерных водах,

потеплело, и ярче свет.

Воздух в далях как будто усеян алым -

абрикосы цветут в горах.

Полосами простерлась новая зелень -

окаймил берега камыш.

Низко крыльями машут белые гуси,

тяжело летят, как зимой.

Языки недвижимы у желтых иволг,

не ведут они разговор.

Этим я не хочу сказать, что в Цзяннани

уж не так хороша весна:

Год за годом болезни мои и дряхлость

ослабляют влеченье к ней.

Примечания

Ранняя весна на Южном озере - Южным озером называется южная часть озера Поянху.

Помню, когда

я впервые прибыл в Сянъян,

Чуть у меня

пробивались тогда усы.

Ныне, когда

я опять приехал в Сянъян,

Их чернота

пополам уже с белизной...

Прошлая жизнь

обратилась полностью в сон.

Кажется вдруг,

будто снова в нее вступил.

В пригороде

мой укрытый травой приют

В ветхость пришел, -

и не знаю, чей он теперь!

Старых друзей

большинство неведомо где,

Сколько домов

не на прежних тоже местах.

Только и есть,

что осенней речной воды

В дымке волна,

словно в давние те года!

Все погибли хлеба:

Не смочил их весенний дождь.

Все колосья легли:

Рано иней осенний пал.

Вот и кончился год.

Нет ни крошки во рту у нас.

Я хожу по полям,

Собираю траву дихуан.

Собираю траву -

Для чего мне она нужна?

Может быть, за нее

Мне дадут немного еды.

Чуть забрезжит свет –

И с мотыгой своей иду.

Надвигается ночь -

А корзина все не полна.

Я ее отнесу

К красной двери в богатый двор

И продам траву

Господину с белым лицом.

Господин возьмет –

И велит покормить скакуна,

Чтоб лоснились бока

И от блеска светилась земля.

Я хочу в обмен

От коня остатки зерна.

Пусть они спасут

Мой голодный тощий живот.

Примечания

Дихуан (熟地黄，Rehmannia glutinosa) - используется в традиционной китайской медицине. Считается, что сушеное корневище травы дихуан питает инь. Используется при болезнях печени, желудка.

Белолицый - бездельник.

...и от блеска светилась земля... - конь будет толст и шерсть заблестит.

У меня перед домом

что находится во дворе?

Десять собственных сосен

у крыльца моего растут.

И стоят в беспорядке,

не подряд одна за другой.

В высоту они тоже

меж собою все не равны.

Те из них, что побольше,

чжанов трех достигают ввысь.

Есть и сосны-малютки

высотою лишь в десять чи.

Есть такие, что словно

поднимались сами собой.

Разве можно дознаться,

чья рука насадила их.

Ну, а дальше за ними

с черепицею черной дом,

А его замыкает

возвышений белый песок.

Ранним утром иль ночью

есть и ветер, есть и луна.

В зной сухой ли, в ненастье

здесь отсутствуют пыль и грязь.

Сосен шелест певучий

несмолкаем в осенний час.

Тень прохладная сосен

в пору лета свежа, свежа.

А весною глубокой

по ночам, когда сеет дождь,

Все иголки у хвои

наряжаются в жемчуга.

Поздним вечером года

в дни, когда нескончаем снег,

На придавленных ветках

стынет яшма, белым-бела.

Сосны в каждое время

по-особому хороши.

Десять тысяч деревьев

невозможно с ними сравнить.

А еще ведь недавно,

когда я купил этот дом,

Сколько было знакомых,

потешавшихся надо мной:

"Так вот целой семьею

в двадцать, может быть, человек

Сняться с места внезапно,

чтобы к соснам поближе жить!"

Но, сюда переехав,

что я все-таки приобрел?

А ни много ни мало -

отвлечение от забот.

Потому что я в соснах

приобрел полезных друзей,

Ни к чему домогаться

мне внимания мудрецов...

Я ж собой представляю

образец заурядных тех,

Кто при поясе с шапкой

век кочует в мирской пыли.

Мысль, что я недостоин

быть владельцем сосен моих,

Предо мной непрестанно

и меня повергает в стыд.

Примечания

...кто при поясе с шапкой век кочует в мирской пыли... - пояс и шап­ка - непременная принадлежность одежды чи­новника.

Посадил орхидею,

но полыни я не сажал.

Родилась орхидея,

рядом с ней родилась полынь.

Неокрепшие корни

так сплелись, что вместе растут.

Вот и стебли и листья

появились уже на свет.

И душистые стебли,

и пахучей травы листы

С каждым днем, с каждой ночью

набираются больше сил.

Мне бы выполоть зелье, -

орхидею боюсь задеть.

Мне б полить орхидею, -

напоить я боюсь полынь.

Так мою орхидею

не могу я полить водой.

Так траву эту злую

не могу я выдернуть вон.

Я в раздумье: мне трудно

одному решенье найти.

Ты не знаешь ли, друг мой,

как в несчастье моем мне быть?

Вот полночь уже.

Постель моя холодна.

Я сплю без него,

и нет даже сил привстать.

Душистый огонь

в курильнице отгорел,

И слезы в платке

застыли прозрачным льдом.

Боясь потерять

и тень, что всегда со мной

Я всю эту ночь

не буду гасить фонарь.

Там, где область Сюйчжоу,

на земле уезда Гуфэн

Существует деревня

под названием "Чжу и Чэнь".

От уездной управы

отстоит в сотне с лишним ли.

Конопля в пей и туты -

зелень рощ и зелень полей.

Люди ткут, и челночный

слышен, слышен в деревне стук.

И ослы и коровы

не спеша, не спеша идут.

Носят женщины воду

из бегущих в горах ручьев.

Собирают мужчины

хворост в рощах на склонах гор.

Далека от уезда,

и чиновник в ней редкий гость.

В этих горных глубинах

люди нравов простых живут.

Даже если богаты,

не торгуют они ничем.

Нужный возраст приспеет,

не уходят они в войска.

И у них в каждом доме

достает деревенских дел.

Поседев, они вовсе

не ступают за свой порог.

И когда они живы,

все они той деревни люд.

А когда умирают,

все они той деревни прах.

И в полях за трудами

вся деревня - и стар и мал.

Ежедневные встречи

лишь веселье приносят им.

И в деревне от века

только два этих рода есть.

Совершаются браки

сотни лет между Чжу и Чэнь.

В жизни ближе иль дальше,

всюду помнят они родство.

Старики, молодые ль,

вместе ходят одной толпой.

Мясо курицы желтой

заливают белым вином,

Собираясь на праздник

непременно раз в десять дней.

И пока они живы,

расстаются не далеко.

И готовятся к свадьбе

тоже больше в соседский двор.

А когда умирают,

их хоронят не далеко,

И деревню могилы

окружили с разных сторон.

Безмятежно в покое

жизнь живут и приемлют смерть,

И не знают страданий

ни тела и ни души их.

А поскольку на свете

у людей этих долог век,

Часто им удается

и праправнуков лицезреть...

Я рожден был когда-то

в государстве "Обряд и Долг",

И от юности ранней

беззащитен я рос и нищ.

Понапрасну учился

отличить от истины ложь:

Я себя этим только

изнурил в тяжелых трудах…

Были веком ценимы

поучения Мудреца.

Жил чиновник в заботе

о разрядах и о родстве.

Я тогда же все эти

на себя оковы надел,

Чтоб идти, как другие,

по неправедному пути.

В десять лет постарался

преуспеть я в чтении книг,

А к пятнадцати даже

их умел и сам сочинить.

В двадцать лет я экзамен

на ученую степень сдал.

В тридцать лет получил

я должность цензора при дворе.

И как я был в ответе

за моих детей и жену,

Так же ведали мною

государь, и отец, и мать.

Но служить ли отчизне,

управлять ли своей семьей -

Ни к тому, ни к другому

я таланта не проявил.

Вспоминаю - вчера лишь

только странствия начинал,

Оглянулся сегодня -

а пятнадцать вёсен прошло.

Одинокая лодка

раза три приставала в Чу.

Конь, в дороге уставший,

проскакал четырежды Цинь.

Днем во время скитаний

голод тело мое томил,

Сна не ведая ночью,

неспокойной была душа.

Ни восток мне, ни запад

не давали на час приют.

Я туда и обратно

тучей-странницей проходил.

И в невзгодах и смутах

потерял я родимый дом.

Кость и плоть мою тоже

разнесло по дальним краям.

И на юге, в Цзяннани,

и на север от вод Реки

Всюду мог бы увидеть

прежних близких моих друзей.

Прежних близких и милых,

распростился с кем навсегда,

О кончине которых

узнавал через много лет.

И с утра я печалюсь

и лежу до вечерней тьмы.

И я вечером плачу

и сижу до света зари.

Жаркий пламень печали

сердце жжет до самых глубин,

Грусти иней холодный

проникает в корни волос.

Жизнь моя неизменно

состоит из подобных мук.

Так я в зависти вечной

к населению "Чжу и Чэнь".

Примечания

Были веком ценимы поучения Мудреца... - мудрец - Конфуций.

Цзяннань - часть Китая к югу от реки Янцзы.

Река - река Янцзы.

Холодное небо.

Свет зимнего солнца тусклый.

Вершина Тайхана

теряется в синей мгле.

Когда-то я слышал

об этой опасной дороге.

Сегодня и я

проезжаю один по ней.

Копыта коня,

леденея, скользят на склонах:

По петлям тропинок

тяжел для него подъем.

Но если сравнить

с крутизною дороги жизни,

Покажется эта

ровней, чем моя ладонь.

С утра я бродил

По склонам горы Цзыгэ,

А вечером спать

К подножью в деревню сошел.

В деревне старик

Встретил радушно меня.

Он для меня

Открыл непочатый кувшин.

Мы подняли чарки

И только к губам поднесли -

Толпой солдатня

Внезапно к нам в дом ворвалась.

В лиловой одежде.

Топор или нож в руке.

Их сразу набилось

Больше десяти человек.

Схватили солдаты

С циновки мое вино,

И взяли солдаты

С блюда мою еду.

Хозяину дома

Осталось в сторонку встать

И руки сложить,

Как будто он робкий гость.

В саду у него

Было дерево редкой красы,

Что он посадил

Тридцать весен тому назад.

Хозяину дома

Жалко стало до слез,

Когда топором

Под корень рубили ствол...

Они говорят,

Что на службу их взял государь,

Они берегут

Священный его покой

Хозяину дома

Разумней всего молчать:

Начальник охраны

В большой при дворе чести.

Вчера плакали у южного соседа.

Как тягостен этот плач!

Говорят, это плачет жена над мужем. 

Мужу было двадцать пять лет.

Сегодня был плач в деревне на север от нас. 

Как режет меня этот плач!

Говорят, это плачет мать над сыном, 

Сыну было семанадцать лет.

И так повсюду - со всех четырех сторон - 

Под нашим небом много сломлено молодых.

И я знаю - проплывaющие в мире люди 

Редко доживают до седых волос.

Я сегодня перешел через сорок. Вспоминаю 

Тех других и рад за себя.

И теперь, смотрясь в светлое зеркало, 

Я не ропщу, что, голова моя как снег.

Приносит заботы

крестьянину каждый месяц,

А пятый и вовсе

хлопот прибавляет вдвое.

Короткою ночью

поднимается южный ветер,

И стебли пшеницы

на землю ложатся, желтеют...

Крестьянские жены

в корзинах еду проносят,

А малые дети

кувшины с водою тащат.

Одни за другими

идут по дороге к полю.

Мужчины-кормильцы

на южном холме, под солнцем.

Подошвы им ранит

дыханье земли горячей.

Им спины сжигает

огонь палящего неба.

В труде непрестанном,

как будто им зной не в тягость.

Вздохнут лишь порою,

что летние дни так долги...

Еще я вам должен

сказать о женщине бедной,

Что с маленьким сыном

стоит со жнецами рядом

И в правой ладони

зажала поднятый колос,

На левую руку надела

свою корзину.

Вам стоит подслушать

бесхитростную беседу -

Она отзовется

на сердце печалью тяжкой:

"Все дочиста с поля

ушло в уплату налога.

Зерно подбираю -

хоть так утолить бы голод".

А я за собою

какие знаю заслуги?

Ведь в жизни ни разу

я сам не пахал, не сеял.

А все ж получаю

казенные триста даней,

До нового года

зерно у меня в избытке.

Задумаюсь только,

и мне становится стыдно,

И после весь день я

не в силах забыть об этом.

Холст из Гуэй

бел, точно свежий снег.

Вата из У

нежнее, чем облака.

И холст тяжелый,

и ваты взят толстый слой.

Сшили халат мне –

вот уж где теплота!

Утром надену –

и так сижу дотемна.

Ночью накроюсь –

спокойно сплю до утра.

Я позабыл

о зимних морозных днях:

Тело мое

всегда в весеннем тепле.

Но как-то средь ночи

меня испугала мысль.

Халат я нащупал,

встал и заснуть не мог:

Достойного мужа

заботит счастье других.

Разве он может

любить одного себя?

Как бы добыть мне

халат в десять тысяч ли,

Такой, чтоб укутать

люд всех четырех сторон?

Тепло и покойно

было бы всем, как мне,

Под нашим бы небом

не мерз ни один бедняк!

Я помню, как время

Годов Юаньхэ начиналось,

И я, недостойный,

Советником был при дворе.

Тогда лишь недавно

Закончились тяжкие войны.

Наш бедный народ

Изнемог от лишений и зла.

Я только и думал

О муках, о горе народа,

Еще не изведав

За это гонений и бед.

И вот написал

Десять песен из "Циньских напевов",

Где в каждом напеве

Звучит о народе печаль.

Вся высшая знать

Скрежетала зубами от злобы,

И разных людишек

Терпел я насмешки и брань.

До неба высоко -

Мой голос туда не донесся;

Бурьян и репейник

Росли на заглохших полях.

Один лишь Тан Цюй

Строки "Циньских напевов" увидел

И понял из них

Устремленье всей жизни моей.

Он раз прочитал их -

И вздохом тяжелым ответил.

И снова пропел их -

И слезы скатились из глаз.

И, вторя "Напевам",

Стихи сочинил он за мною.

Своею рукой

Написал и отправил мне в дар.

Поставил меня

В ряд один с Чэнь Цзы-аном и Ду Фу

Хвала и вниманье,

Какие не часты теперь!

Поэта Тан Цюя

Мы в жизни уж больше не встретим,

И строки поэта

Особенно дороги мне.

А утром сегодня

Шкатулку открыл я и вижу -

В ней книжные черви

Изъели страницы письма.

Я даже не знаю,

Где тело Тан Цюя зарыто.

Спросить собираюсь -

И слышу свой плач вместо слов.

Найду это место

И буду рыдать над могилой.

Верну там поэту

Горсть некогда пролитых слез.

Примечания

Годы Юаньхэ - 806-820.

Чэнь Цзы-ан (656-698) - знаменитый поэт начала тайской эпохи.

Ду Фу (712-770) - великий китайский поэт, в твор­честве которого большое место занимает народная тема.

Девочки маленькой, росшей у Су,

Имя давно прогремело.

Если при ветре у ивы гулять,

Чувства сильнее обычных.

Кожицу счистят , и прутья круглят

В виде серебряных перстней.

Листья свернув, извлекают из них

Звуки нефритовой флейты.

Примечания переводчика

Су Сяо-сяо - знаменитая краса­вица-певица конца пятого века.