Так исподволь тихо

осень пришла к концу –

И зябкая дрожь

от ветра и от росы.

 

У вьющихся трав

той яркости прежней нет.

Деревья в саду

пусты - облетела листва.

 

А воздух промыт –

исчезла последняя грязь.

Во весь их простор

пределы небес высоки.

 

От скорбных цикад

ни звука не сбереглось.

Лишь стаи гусей

кричат среди облаков...

 

В тьме тем превращений,

в чередованье вещей

И жизнь человека

разве сама не труд?

 

С древнейших времен

для всех неизбежна смерть,

Но вспомню о ней,

и сердце бедою жжёт.

 

Удастся ли чем

умерить мою печаль?

Я мутным вином

сумею себя отвлечь:

 

Что будет в веках,

о том не дано нам знать,

И пусть хоть оно

продлит это утро дня!

То сплю, то шагаю

За дверью, из досок сбитой.

 

Уйдя далеко

От мира, порвал я с ним.

 

Вокруг осмотрюсь -

Никто обо мне не знает.

 

Простая калитка

Захлопнута целый день.

 

Холодный и резкий

К вечеру года ветер,

 

Неслышными хлопьями

Круглые сутки снег.

 

Я ухом приникну -

Ни шороха и ни скрип,

 

И перед глазами

Чистейшая белизна.

 

Дыхание стужи

Пронзает мою одежду.

 

Корзина и тыква

Мне реже служат теперь.

 

Уныло и тихо

Внутри пустынной каморки,

 

Ничто не приносит

Веселья моей душе.

 

И только читаю

Тысячелетнюю книгу.

 

День за днем, непрестанно

Вижу подвиги старины.

 

До нравов высоких

Не в силах моих добраться -

 

Кое-как научился

Твердо бедность переносить!

 

И если Пинцзиню

Даже следовать я не буду,

 

Разве жизнь на приволье

Не разумней всего, что есть!

 

Спрятал главную мысль я

В стороне от сказанной речи,

 

И уже эти строки

Никому разгадать нельзя…

 

И бедно живу,

и мало с миром общаюсь.

Не помню порой,

сменилось ли время года.

 

Пустынный мой двор

покрыт опавшей листвою.

Я, с грустью взглянув,

узнал, что осень настала.

 

Подсолнечник вновь

расцвёл у северных окон.

Колосья уже

созрели на южном поле.

 

Мне как же теперь

не радоваться на это:

Уверен ли я,

что будущий год наступит?

 

Жену я зову,

детей мы берём с собою

И в добрый к нам день

гулять далеко уходим.

Горы и воды

давно меня призывали.

Но почему же

я долго так колебался?

 

В этом виною

друзья мои и родные:

Жалко мне было

сказать о разлуке с ними...

 

Ясное утро

сошлось с необычным чувством.

Взял я мой посох,-

и к западной хижине снова.

 

Глушью безлюдной

прошел, никого не увидев,

Только все время

пустые встречал жилища...

 

Ветхую кровлю

уже я настлал травою.

Новое поле

опять пора обработать.

 

Ветер ущелий

приносит с востока свежесть.

Чарка весенняя

снимет усталость и голод.

 

(Слабенькой девочке

рад хоть не так, как, сыну,

Все же утешит,-

совсем без детей ведь хуже...)

 

Ах, неспокойны

дела в суетливом мире.

Годы и луны

меня от них отдаляют.

 

Пашни и прялки

мне хватит для нужд насущных.

Большего в жизни,

по мне, ничего не надо:

 

Время промчится,

и через одно столетье

Тело и имя -

в тени сокроются оба!

Укрыл я следы

за бедной дощатой дверью.

Уйдя далеко

от мира, порвал я с ним.

Вокруг погляжу,

никто обо мне не знает.

Простая калитка

захлопнута целый день...

Холодный, холодный

к вечеру года ветер,

И сыплется, сыплется

круглые сутки снег.

Я слух приклоняю -

ни шороха и ни скрипа,

А перед глазами

чистейшая белизна.

Дыхание стужи

проникло в мою одежду.

Корзина и тыква

мне реже служат теперь.

И бедно, и тихо,

и пусто в моей каморке,

Здесь нет ничего,

что бы радость давало мне.

И только читаю

тысячелетние книги,

Всё время, всё время

вижу подвиги старины.

До нравов высоких

не в силах моих добраться:

Я едва научился

твёрдо бедность переносить.

И если Пинцзиню

даже следовать я не буду,

Разве жизнь на приволье

не разумней всего, что есть?

Спрятал я свои мысли

в стороне от сказанной речи,

И к тебе эти строки

разгадать не сможет никто!