Мне надоела служба с ее рабскою думой. Я ухожу прочь от жизни и свиваю себе гнездо где-нибудь над водой, среди волн и камышей, в пустых осенних горах. Мой дом среди туч, на утесах, высоко над людьми, среди снегов и вьюг. Там красота не потревоженной людьми природы, которая без людей­свидетелей живет своею собственной жизнью. Но я здесь, и обо мне знает месяц, заглянувший в чащу леса. На меня глядит гора, что насупротив, и мы оба не можем вдоволь насмотреться друг на друга.

В доме моем тишь, нет ни души. Здесь прах мирской суеты неизвестен: слишком высок я от земли и далек. Никто меня не слышит, никто меня не видит, моя калитка закрыта для всех, кроме друга - такого же, как я, отшельника. Он живет в кручах под облаками, собирая лекарственные травы и созерцая бессмертие. Он - подвижник, глядит на мир с презрением, показывая ему не зрачки, а белки. И чудится мне, что горы еще не остыли от живших здесь святых монахов-отшельников древности.

Гляжу на величие природы и думаю, нет ли еще пути в великую страну завещанных с древности утопий, где живут старинные люди.

Не пойду больше в столицу. На просторе и в безмолвии поливаю свой садик.

Ушел от службы, живет в предместье старичок. Весь день то на пашне, то в лесу.

Ушел пахать на поля чиновник в отставке. К славе он равнодушен.

"Возвращаюсь" домой. Все разрослось. И я, как ты! Вино до краев. Прочь сло­ва! Ветер сам метет дорожки. Дверь закрыта. Забыл ухищрения мира. Не к чему покупать землю. Дома отлично! (тема Тао Юань-мина).

В милый горный шалаш, к себе!.

---

Мир - это пыль, грязь; грубое, пошлое стадо людей. Он обижает и утомляет; он накладывает тяготы на человека, стремящегося к небу, на поэта-сверхчеловека. Древние люди презирали толпу и завещали это презрение нам.

Мир и Великое Дао несовместимы; это исключающие друг друга противоположности. Ценности мира - деградация Дао; они произошли после сокрушения первичного абсолюта. И человек-поэт, имеющий в себе хоть частицу Дао, этим самым отклоняется от мира навсегда.

Мне надоела служба с ее рабскою думой. Я ухожу прочь от жизни и свиваю себе гнездо где-нибудь над водой, среди волн и камышей, в пустых осенних горах. Мой дом среди туч, на утесах, высоко над людьми, среди снегов и вьюг.

Там красота непотревоженной людьми природы, которая без людей-свидетелей живет, наконец, своею собственною жизнью. Но я здесь, и обо мне знает месяц, заглянувший в чащу леса. На меня глядит гора, что напротив, и мы оба друг на друга не можем вдоволь насмотреться.

В доме моем тишь, нет ни души. Здесь прах мирской суеты неизвестен: слишком высок я от земли и далек. Никто меня не слышит, никто меня не видит; моя калитка закрыта для всех: я тоже не желаю никого видеть, ни о ком слышать.

Мой друг - только такой же, как я, отшельник. Он живет в кручах, под облаками, собирая лекарственные травы и созерцая бессмертие. Он - подвижник, глядит с презрением на мир, показывая ему не зрачки, а белки. И чудится мне, что горы не остыли еще от живших здесь святых монахов-отшельников древности.

Гляжу в величие природы и думаю, нет ли еще пути в великую страну завещанных с древности утопий, где живут старинные люди. Мечтаю, и кажется мне, что я взвиваюсь и лечу вверх, в эмпиреи, где владычествует какой-то всемогущий бог.