На чужбине, оторванный от семьи, отцов, дедов, лишенный ее твердынь, человек - как сирота. А кому из тех, кто служит, иначе, почти поголовно каждому из образованных людей, и в том числе поэтам, - кому не приходилось жить на чужбине?! В старом Китае считалось государственным принципом - вопреки основным заветам семейной сплоченности - перемещать чиновников из одной области в другую для пользы службы. Приняв во внимание разницу климатов, обычаев, а главное, наречий - разницу, доходящую в последнем случае до карикатурных для одних и кошмарных для других недоразумений, можно легко себе представить, как сиротливо чувствовал себя человек, не умеющий и зачастую не желающий осваиваться с чужбиной, хотя бы эта чужбина и не выходила даже из пределов собственно Китая.

Сижу ль я одиноко в лодке у чужих мне берегов; сплю ли в гостинице, где мне за деньги дают кров, в котором откажет, как бродяге, всякая семья; забираюсь ли по наряду властей в дебри [глухой край] Шамо- меня не покидает дума о родине.

Поток, возьми слезы моей тоски с собой и домчи их на родину. Весна, ты опять напрасно пришла: ведь я не могу встретить тебя у себя дома! Унеси же меня с юга, куда ты приходишь раньше, на север, где ты будешь вскоре, - хотя бы во сне!

Воет обезьяна, свищет ветер, кричат летящие на север гуси ... Я первый слышу эти страшные звуки: зимовать мне снова на чужбине!

И наконец - общеизвестное стихотворение Ли Бо "Думы в тихую ночь" (переведенное, кажется, всеми европейцами, писавшими о ганских поэтах), лаконично и сильно передающее тоску поэта по родине:

Перед постелью вижу сиянье луны.

Кажется - это здесь иней лежит на полу.

Голову поднял - взираю на горный я месяц,

Голову вниз - я в думе о крае родном.

---

На чужбине, оторванный от семьи, отцов, дедов, лишенный ее твердынь, человек - как сирота. А кому из тех, кто служит, - иначе, почти поголовно каждому из образованных людей, и в том числе поэтов, - кому не приходится жить на чужбине*?

Сижу ль я одиноко в лодке у чужих мне берегов; сплю ли в гостинице, где мне за деньги дают кров, в котором откажет, как бродяге, всякая семья; забираюсь ли по наряду властей в дебри Шамо, - меня не покидает дума о родине.

Вот так же светла ночью эта же самая луна и там, у нас. Вот так же справляют праздник сейчас и там, у нас. Выпевает флейта томный мотив о "Сломанных ивах", напоминающий прощанье с родными. И даже названия щебечущих птиц говорят мне о том, что пора, пора домой.

Поток, возьми слезы моей тоски с собой и домчи их на родину! Весна, ты опять напрасно пришла: ведь я не могу встретить тебя у себя дома! Унеси же меня с юга, куда ты приходишь раньше, на север, где ты будешь вскоре, - хотя бы во сне!

Воет обезьяна, свищет ветер; кричат летящие на север, в родной край гуси ... Я первый слышу эти страшные звуки: зимовать мне снова на чужбине!

Но есть вино - и, значит, я могу забыться; забыть, что здесь не дом ...

Счастье! Еду на родину ... Приближаюсь к дому. Сердце щемит ожиданием. Увы! Давно уже я покинул родные места, и молодежь меня не знает.

Примечания

*В патриархальном Китае считалось государственным принципом, вопреки основным заветам семейной сплоченности, перемещать чиновников из одной области в другую для пользы службы. Приняв во внимание разницу климатов, обычаев, а главное, наречий, - разницу, доходящую в последнем случае до карикатурных для одних и кошмарных для других недоразумений, можно легко себе представить, как сиротливо чувствовал себя человек, не умеющий, и зачастую не желающий, осваиваться с чужбиной, хотя бы эта "чужбина" и не выходила даже из пределов собственного Китая.